– Какое тебе слово дать?
– Слово дай, Ксюха, – вцепилась лычка себе в ошейник. – Чё на цепуре не кинешь и воли мне дашь и Цацой в Карге поставишь, коли выгорит твоя делюга, а?
– Да, обещаю, – откинулась Ксюша на стуле и убрала руку с ружья.
– Не, так не проканает, Ксюх. Ты мамкой своей поклянись. Для подвалохшных и таких чистеньких мать – всё равно чё солнышко в тёмный часик. Есть мать у тя, Ксюх?
– Есть, – ответила Ксюша, и с трудом задавила в себе улыбку. – Клянусь матерью, Нели, что я тебя освобожу.
*************
– Загоны у Раскаянья такие же отмороженные, как и крышак. На Взлётке лямку тягать никому без резона, вся конкретная братва метит в Центр, а на Кольцо ломятся ссучившиеся, кого с Каланчей вытурили за гнилые дела не по Праву.
– Ломти?
– Сечёшь, Ксюха. Ломти вольницу любят, а не под кем-то шуршать, но вольница, сука, голодная, а при крышачке всяко прокормишься, пусть и крышак у Раскаянья – пустосвист, но, опять-таки, прессовать их сильно за Право не будет. Еды и баб на Кольце – это да, маловато, потому и народ там борзой, так что срезы у них каждый год или два барнаулятся. Клочонок сам до крышаков три месяца как раскрутился, перед загонами понты гнёт, что, мол, к осени с Центральных втридорога за топляк набарыжит. Но Центральные тоже не фуцаны. Вот скока Раскаянью на кормёжку кидали, стока и будут кидать, а залупнутся, так у любой Каланчи загонов в два раза больше. Как порешают на сходняке Центральные Колечко за борзёшь тряхануть, так за милую душу рога им пообломают.
– А чего до сих пор не пообломали тогда? Или нравится за горючее Взлётным платить?
– Ё-ма-на, зубами скрипят, а башлять будут! Прессанёшь ты Раскаянье, ну и чё? Взлётку цинковать надо? Ага. Топляк в общаке делить надо? Ага. А как? Каждый крышак себе пожирней урвать хочет. Кольцевые все – зачуханы и ломти, но, сука, на своей точке сидят, куда никому из Центра впрягаться не хочется, да за город мандовать.
– Жить за городом, без своего Посвиста, и менять топливо на еду себе же в убыток – хорошенький рассклад…
– Ну, как поглядеть, Ксюха, как поглядеть… Взлётных, в пику Центральным, всего шайка будет. Как ты бригадой ломтей блатных с Каланчи уронить хочешь? Одной жаркой тут не словчишь.
– Придумаем, Нели. Есть мысль, – так и сказала Ксюша перед самым уходом из дома. Она вернулась в Башню за сухпайками и набрала полный рюкзак под завязку, как когда-то носила для кутышей, но теперь-то ей надо кормить всего одного пленника. За первый месяц лета Ксюша множество раз, хорошенько навьючившись, возвращалась в дом к лычке. Она подкармливала Нели и узнавала о бандах и Праве, о Центре и о Кольце, что только та могла ей рассказать. Принуждать лычку ни к чему не пришлось, ну, если не считать цепи и ошейника. Нели освоилась в доме, и ни разу не жаловалась – скорее советовала, по обустройству хозяйства, и старалась вложиться в успех дела Ксюши ничуть не меньше неё самой.
И наставницей Чалая оказалась не самой плохой. Объяснять порядки бандитов и Право – ей было не в новость. Лычка нет-нет, но собьётся, и назовёт Ксюшу не Ксюхой, или Динамо, а подвалохшной или Пташкой. Цаце ведь полагалось учить загнанных на Каланчу девок особым порядкам на блудуаре, а Ксюша сама всему хотела учиться и не ершилась. Ботать по-бандитски она более-менее наблатыкалась, постоянно общаясь с лычкой, и скоро целые фразы загонщиков понимала, и сама бегло начала говорить на жаргоне.
Ксюше нравилось, что лычка так быстро пришла в себя, но, с другой стороны, страх перед ружьём и перед самой Ксюшей у Нели пропал. Жила она сыто и в чистоте. Всё, что нужно, ей приносили, а всё, что не нужно, вытаскивали во двор и выплёскивали. Лычка, как она сама не раз говорила, устроилась жить в треугольнике между койкой, столом и поганым ведром, а такая житуха на Каланче считалась мажорной: спроса с тебя никакого, впрочем, и толку не много; а здесь можно сойти за полезную.
Через месяц Ксюша решила, что узнала достаточно для первой ходки на аэродром. Она предостерегла Нели, что на этот раз к вечеру может назад не вернуться. Лычка хмуро потрогала свой ошейник на горле. Смерть Ксюши равнялась её собственной смерти – медленной и мучительной на цепи, но просить ключ от ошейника – бесполезно. Хочешь жить – учи лучше, и верь, что ваш план сработает.
Но по дороге на Кольцо весь план Ксюши вдруг показался ей сущим самоубийством! Три года минуло, как Кощей не выходил из своей лаборатории. Ксюша ни с кем больше не разговаривала, даже с кутышами не общалась, и границы реальности для неё сильно стёрлись: весь город снова показался ей зазеркальем, но на этот раз не за плексигласовыми окнами Башни, а за треснутым забралом шлема. Слоняясь по улицам, и всё больше приглядываясь к бандитам, она выдумала превосходный план по захвату Башни! На самом деле план был дикий и глупый. Но тогда Ксюша в него поверила, а свою одиночную тюрьму давным-давно ненавидела! Но теперь…