Но как бы Ксюша к ней не прониклась, ошейник она не снимала. Да, она человек, да, в городе много кого следовало бы посадить на цепь вместо Нели, но ничего не изменится, пока Ксюша не победит Кощея. Она чувствовала, что не должна и не имеет права снимать с Нели цепь. Это как рюкзак, в который набрано на дорогу припасов, и освободить Нели – всё равно что вывернуть его наизнанку. Как бы ни было тяжело, а надо тащить до конца.
– Где ты так научилась готовить? – спросила Ксюша, пока бок о бок мыли посуду на кухне.
– У Птах намастырилась, пока на блудуаре росла.
– Ты жила в Гареме с самого рождения?
– Ну а где ещё? Карга малых своих не кидает, пузатых баб с Каланчи не вытуривает: все в гнезде, всё в гнезде. Бывало, и пацаньё с босявками подвалохшными подбирали на вырост. Карга – старуха с понятиями.
– Ты дружила с другими Птахами?
– Ну, как дружила… типа, воспитывали… а когда Цацей была, Птахи сами со мной скорешиться хотели, – лычка скользнула по Ксюше смутной улыбкой.
– Значит, и у вас на Высотке бывает дружба. И семьи, наверное, тоже бывают, раз женщины, и мужчины, и дети есть.
– Не, Ксюх, семья на Каланче – эт не подвалохшное, – со звоном перебирала в тазу кружки и ложки Нели. – На Гареме мужикам нехать делать. Крышак – один нам мужик, и загонов без мазы на блудуар не пускает. Мелкая пацанва всё больше на Валетах тусуется, у Птах только харчатся. Жратва, хозяйство: шмотьё там подшить, Плесуху забодяжить, иль чего ещё – это всё на нас, на Птахах. Одной Птахе тяжко лямку тянуть, вот по две-три Птахи, может по пять, в семьи сбиваются, чтоб полегче. Новых сосок подвалохшных Цаца не на голяк, а к семьям пристёгивает, чтоб пообтёрлись там, наблатыкались. Я в такой семье выросла мелкой пацанкой, без мужиков. Мужики по мазе от крышака раза два-три в неделю в Гарем трахаться ходят. А коли срез на Каланче, тогда трахают всех, каждый день: и Птах, и Цацу, и крышака.
Лычка заржала, занозисто глядя на Ксюшу, потом вытащила посуду из тазика, расставила на сушилке, взяла полотенце и хорошенько вытерла руки.
– Зачем на два этажа под Тузами Гарем-то мутить? – доканчивала она. – Вот полезет бычьё крышака подрезать, в Курятнике до самых Тузов забазланят. Резать-то нас Птах не с руки, а заткнуть – хер заткнёшь. До седых волос Птахи в Карге доживают.
– Без любви?
– Чё?
– Без любви? У вас что, там совсем нет любви?.. – трижды неловко повторила Ксюша. Ухмылка скисла на лице Нели. Она передёрнула плечами, отбросила полотенце на мойку и поплелась с кухни.
– Закатаюсь пойду, а то чёт спина уже кружиться, – цепь Нели потащилась следом за ней, и скоро где-то в спальне заскрипела кровать. Ксюша задержалась на кухне. На сердце залегла неприятная тяжесть, словно за хорошую встречу и старательный ужин она плюнула лычке в душу. Под стеклом керосинки как ни в чём не бывало трещал фитилёк. Ксюша прибавила его до яркого синего зарева и пошла вместе с лампой сквозь сумеречную столовую.
Ксюша сдвигала два кресла в прихожей, чтобы и спать, и караулить зеркальную дверь – не столько от лычки, сколько от бандитов снаружи, ведь те в любой день могли проследить за ней через весь город до тайной квартиры.
Ксюша улеглась в креслах, взяла ружьё и потушила свет. Под бок ей тут же впилась забытая книга про кубик Рубика. Сам кубик давно пылился на двадцать восьмом этаже небоскрёба, на полке в одной комнате с выцветевшими бумажными гирляндами, вырезными снежинками и детскими рисунками Ксюши.
В Башню она теперь возвращалась только за питьевой водой и продуктами, иногда купалась в бассейне, и конечно же заряжала костюм.
Тишина её старого дома стала другой, когда в нём поселилась Нели. Лычка сопела, иногда кашляла и ворочалась на скрипучей кровати – видать, сон не шёл. Иногда Ксюше казалось, что она слышит шорохи и голоса в заброшенной части дома, и тогда крепче сжимала ружьё и не сводила глаз с зеркала. Дверь несгораемого шкафа обязательно заскрипит, если в него кто-то полезет со стороны нежилой квартиры, но на выходе в их прихожею он немедля получит заряд дроби с обеих стволов.
– Ксюха, а ты чё там за любовь спрашивала? – окликнула лычка в бессонице.
– Да забей, Нели. Я просто…
– Нет, ты чё втрескалась в кого?
Ксюша получше натянула на себя шерстяное одеяло. Одеяло пахло хозяйственным мылом.
– А что если и втрескалась?
– Чё, в пацанчика какого? Замочили его?