Сторож, заглянув в окошко, убедился, должно быть, что столько военных людей с оружием не могут быть грабителями, и отпер дверь. Это был щуплый старикашка с сухоньким, морщинистым лицом, украшенным седыми усами скобкой с прокуренными кончиками: на ногах подшитые шаркающие валенки, на плечи накинут полушубок с отполированными временем полами.
В небольшом зале сразу сделалось тесно и шумно. Полукругом тянулись загородки — низ деревянный, верх из стекла, с окошечками — как в сберкассах, за ними пустые столы с чернильницами из черной пластмассы. На одном стоял телефонный аппарат. Я поднял трубку — телефон работал — и сейчас же доложил майору Самарину о своем новом местонахождении.
Бойцы, разойдясь по этажу незнакомого помещения, облюбовали для себя несколько комнат, где и расположились. Подниматься выше второго этажа я запретил.
Я собрал командиров взводов. Мы разбили район на три сектора, а каждый сектор на несколько участков. Взводы разделились на группы по пять-шесть человек, для них выделили кварталы для наблюдения и контроля.
— Объясните бойцам, — сказал я, — чтобы они отличали злостных правонарушителей, всяческого рода грабителей, хапуг, бездельников и настоящих агентов фашизма от обыкновенных обывателей, которые поддались панике. Этих не задерживайте, по дороге они одумаются… Оружие применять лишь в самых крайних случаях. Задержанных доставлять сюда. Лейтенант Тропинин, вы осмотрели двор?
— Так точно, — ответил тот. — Двор глухой, одни ворота на запоре, не открываются вовсе…
Я разрешил бойцам отдохнуть часа полтора с таким расчетом, чтобы в четыре тридцать они были на своих участках.
— Может быть, вы тоже отдохнете, товарищ капитан? — спросил Чертыханов.
— Нет. Не могу. Нельзя.
Я долго рассматривал карту, знакомые улицы, переулки, площади, которые для меня приобретали сейчас иной, непривычный смысл.
10
Рассвет над Москвой занимался медленно, неохотно, точно ему мучительно трудно было начинать новый день, полный забот, несчастий, горестных раздумий, смертей и слез. Опять земля вокруг города забьется в огне и судорогах от бомбовых ударов, опять, подбираясь к окраинам, сминая юные, беззащитные березки, рванутся вражеские танки, и молодой боец — москвич или сибиряк — встанет им навстречу. Лютая ненависть, жажда жизни толкнут его вперед, и он взлетит вместе с железной рычащей горой, и захлебнется кровью сердце матери в этот миг. Поднимутся ввысь самолеты с черно-желтыми крестами на плоскостях, кружась над городом, выслеживая цели, и бомбы сожгут любовно свитые гнезда, и страх и смерть погонят отчаявшихся людей по улицам и дорогам в поисках спасения… Тяжело и мрачно занимался осенний день четверг 16 октября 1941 года…
В восточной стороне серая полоса над крышами светлела, лениво расплываясь по небу зеленой лужей. Сквозь неяркую зелень скудно просачивались розоватые зоревые краски. Внизу, в теснине улиц, ночная вязкая мгла держалась еще долго; блеклый, нищенски бедный на цвета рассвет, с трудом одолевая ее, обозначил робкое, чуть заметное движение людей.
Из ворот осторожно выкатывались тележки и коляски. Их подталкивали люди — по двое, по четверо, целыми семьями. Они выезжали из переулков на главную магистраль — Садовое кольцо — и двигались к вокзалам, к шоссе, ведущим из города на восток, одетые и оснащенные для дальней дороги в неизвестность…
Утром в штаб батальона были доставлены первые задержанные. Петя Куделин выдвинул винтовкой к стеклянной перегородке высокого, плечистого парня, обсыпанного с головы до ног чем-то белым; волосы его, брови, ресницы казались седыми. Парень нагнулся, заглянул в окошечко, и я увидел его широкий подбородок, ощетиненный жесткими, давно не бритыми волосами.
— Товарищ капитан, — доложил Петя Куделин торопливо, неустойчивым от волнения голосом, — этот гражданин вместе с другими такими же взломал дверь в магазине на улице Красная Пресня. Я сам видел, как он ломом срывал замок. А потом вышел из магазина с мешком муки на горбу. Тут мы его и схватили… Толпу мы разогнали, магазин снова заперли, у двери я оставил бойца для охраны. — И добавил тише: — Маленько постреляли вверх, товарищ капитан. Для острастки…
Я утаил улыбку: Пете наверняка захотелось пострелять не столько по необходимости, сколько от нетерпеливого желания «пальнуть».
— Хорошо, Петя, молодец! — похвалил я.
— Разрешите идти?
— Иди. Не очень нажимай на стрельбу… Понял?
— Понял, товарищ капитан, — ответил он. — Что делается на улице! Вы бы взглянули…