— Будет сделано, как велите, — поспешно и с готовностью отозвался кассир.
— Он пойдет со мной, — сказал я. — Товарищ комиссар, — спросил я у Браслетова, — вы не будете возражать, если я на некоторое время отлучусь хочу взглянуть, что происходит в городе?
— Обязательно посмотрите, капитан, — отозвался Браслетов. — Это нужно видеть.
— Я с вами, — сказал лейтенант Тропинин. — Из взвода Кащанова нет донесений.
Кроме Чертыханова, я взял с собой сержанта Мартынова, которому приказал следить за кассиром, и вышел из штаба.
11
На Садовом кольце развернулась перед нами картина бегства — бегства трусов, шкурников и отчаявшихся, напуганных людей. Точно грозовым и живительным ветром продувало город. Наблюдать эту картину было печально и стыдно. Люди двигались молча, в жуткой тишине. Слышались лишь скрип несмазанных колес и нетерпеливые гудки автомобилей. Глухой, как бы подземный, гул колыхал улицу.
Среди толпы двигалась косматая, с широченным крупом лошадь. На повозке гора разных вещей: швейная машина, корзинки, полосатые тюки с постелями, корыто, трюмо, картины — все, что попалось под руку в момент спешки и беспамятства. А сверху узлов лежала, распластавшись, полная женщина, руками и ногами придерживая плохо связанную поклажу; ветер закинул женщине юбку на спину, открыв для всеобщего обозрения широкие бедра, обтянутые трикотажными рейтузами салатного цвета. Но женщина этого не замечала. Одна картина свалилась с повозки на мостовую, и стекло треснуло. Ее хозяйка, взглянув на меня, попросила:
— Подайте, пожалуйста…
Я подал ей картину в раме из позолоченного багета — дешевую репродукцию с «Богатырей» Васнецова; древние воины сидели на могучих конях, взирая на необыкновенное зрелище.
Военный грузовик с пушкой на прицепе и с бойцами в кузове на большом ходу буфером задел повозку и опрокинул ее. Послышался треск дерева, звон стекла, скрежет железа и пронзительный женский визг. Вещи — осколками, щепками — рассыпались по мостовой: по ним, по «Богатырям» шагали люди. Куски зеркала отражали низкое, хмурое небо, голубые и студеные просветы между тучами…
Лейтенант Тропинин смотрел на эту процессию с горьким состраданием.
— Знаете, почему уходят люди? Думаете, все они трусы? Нет. Они потеряли веру в самих себя. А потерянная или поколебленная вера восстанавливается мучительно трудно. С болью, с душевной драмой…
— Чепуху вы говорите, — сказал я. — Народ, потерявший веру в себя, в назначение свое, обречен на гибель. И если бы это было так на самом деле, немцы уже маршировали бы по этой улице. — Я взглянул на Тропинина. — Вы сами, лейтенант, верите?
— При чем тут я? — Он зябко поежился, уклоняясь от ответа.
— А может быть, у Чертыханова спросить? Может быть, он потерял веру?
Тропинин усмехнулся.
— Этот человек, не сомневаюсь, лекцию прочитает. Образцовый советский боец…
Чертыханов задержал трех женщин, уныло толкающих перед собой детскую колясочку, видно, бабушку, дочь и внучку.
— Извиняюсь, тетя, — заговорил он учтиво, обращаясь к самой старшей, а перед молодой даже шаркнул сапогом, — куда вы направляетесь?
— Как куда? Немцы-то у Дорогомиловской заставы, говорят.
— От немцев скрываетесь! — Чертыханов рассмеялся и осуждающе покачал большой лобастой головой. — Извиняюсь за грубость и солдатскую прямоту, но вы дура-баба. Другого определения вам нет. Разве сможете вы убежать от немцев со своей колясочкой? У немца, гражданка, машины, танки, самоходки; куда вы от них скроетесь? Настигнет, как по нотам!.. Ну выйдете вы из города, а дальше что? Ночь наступит, холод, дождь, а у вас внучка, такая хорошенькая куколка… — Прокофий потрепал девочку по щеке. — Что будете делать? Ночевать проситься начнете — чертогов вам там не припасли. И вас не впустят — не вы одни идете, вон какая туча прет!.. На поезд не рассчитывайте — вагоны переполнены, войска перевозят… А на какие средства будете существовать? Не золото небось везете в колясочке-то…
— Да уж какое золото… — Женщина, вздохнув, растерянно посмотрела на Чертыханова, на его лицо, широковатое, с картошистым носом и маленькими, участливо и лукаво сверкающими умными глазами: то ли правду говорит, то ли врет?
— Вот и поворачивайте назад, пока не поздно. Немцы в Москву не пройдут. Это я вам заявляю категорически, как свой своим.
— Не пройдут? — с сомнением спросила женщина и вопросительно взглянула на меня.
— Он не врет, мать, — сказал я.
Сзади женщин приостановилась молодая пара — тоже с колясочкой — и прислушивалась к разговору: жена худенькая, бледная, болезненного вида, муж здоровый, ухоженный, в пальто хорошего покроя, в шляпе, вокруг шеи — мягкий, пушистый зеленый шарф, конец шарфа перекинут через плечо.