Полковник Семиреченко дождался Татьяну и выразил свое восхищение и ансамблем, и ее исполнением.
- Вы профессиональная актриса? - спросил он ее.
- Что вы, - расхохоталась Татьяна. - Я профессиональная медицинская сестра и полжизни работаю в военном госпитале.
Семиреченко предложил проводить ее, но она вежливо, без тени кокетства, поблагодарила его и сказала, что после концерта любит возвращаться домой одна.
- Но мы увидимся завтра? - спросил полковник.
Семиреченко был уже человеком в возрасте, да и в молодости он был достаточно сдержан по отношению к женщинам. Но Татьяна чем-то тронула его. Чем - он пока не знал сам, но ему безотчетно хотелось видеть ее.
- Нет, днем я в столовую не приду. Я задержусь в госпитале, у нас собрание. Там и поем. А вечером, пожалуй, приду сюда. Завтра здесь идет новая картина, говорят, интересная. Если хотите, посмотрим вместе, ответила Татьяна.
Семиреченко сказал, что придет обязательно, и они распрощались...
...- Добрый вечер, Николай Александрович, - окликнула Татьяна стоявшего у стенда Семиреченко. - Любуетесь нашими девушками?
- Добрый вечер, Татьяна Михайловна, любуюсь, но не всеми, одной.
- Какой же именно?
- Вот этой, - и он указал на карточку Татьяны.
- У нас очень хороший фотограф, - заметила Татьяна.
- А у фотографа был очень хороший объект.
- Комплименты? Вам это не подходит, Николаи Александрович, да я, признаться, не привыкла к ним.
- Не поверю, чтобы вам не говорили комплиментов.
- Не буду лгать, говорят, но я не люблю их слушать, - сказала Татьяна.
- Почему?
- На это есть причина. А впрочем, это долгая история.
- Расскажите.
- При случае. Николай Александрович, вам очень хочется в кино?
- Откровенно говоря, совсем не хочется. Здесь очень душно. И вообще после Киева мне в вашем городе трудно дышится....
- Так пойдемте на воздух, побродим у моря, по берегу, - предложила Татьяна.
Они долго гуляли в тот вечер. Приморский бульвар был запружен народом, и они решили подняться в верхний парк, откуда открывался изумительный вид на бухту, расцвеченную далекими огнями бакенов, на город, что раскинулся амфитеатром, одетый в этот вечерний час, точно в жемчужное ожерелье, в мириады огней. Откуда-то снизу доносилась музыка, наверное, шел концерт на открытой эстраде филармонии. Потом музыка смолкла и стало тихо.
- Тишина, - сказала Татьяна. - Как мы мечтали о тишине одиннадцать лет назад! Временами мне казалось, что я не выдержу этого неумолкаемого грохота орудий, скрежета гусениц.
- Разве вы успели побывать на фронте? - спросил Семиреченко.
- А что ж тут было успевать? - пожала плечами Татьяна.
- Но вы еще так молоды!
- Вот опять комплимент, Николай Александрович. А ведь мне уже скоро тридцать пять, а когда слишком задумаюсь, то кажется, что все пятьдесят... Вас-то я не спрашиваю, как и где воевали. Ваш боевой путь можно прочесть вот по этому, - и Татьяна осторожно дотронулась рукой до орденских колодочек на груди Семиреченко.
- А скажите, Николай Александрович, - помолчав, спросила она, - вам не приходилось случайно встретиться с танкистом полковником Андреем Павловичем Остапенко?
- Нет, не приходилось.
- Да, - вздохнула Татьяна. - Фронт. Замечательные люди - веселые и грустные, грубые и ласковые. И солдатские песни - удалые и печальные. Фронтовая песня осталась со мной, а фронтовые друзья растерялись...
- У вас их было много?
- Много! - ответила Татьяна.
- И этот полковник, о котором вы меня сейчас спросили, тоже ваш фронтовой друг?
Семиреченко сам не знал, почему его больно укололо упоминание Татьяны о фронтовых друзьях и о полковнике Остапенко. Ему стало как-то неприятно, что у нее были эти друзья. И в вопросе его прозвучала ирония.
Татьяна это почувствовала, а почувствовав, сказала очень четко, будто рапортовала старшему по званию.
- Да, Андрей Павлович Остапенко был мой друг. Моя фамилия тоже Остапенко. Я думаю вам понятно, каким он мне был другом. Он погиб в бою под Кюстрином 17 апреля 1945 года.
"Солдат и бурбон" - выругал сам себя Николай Александрович и как-то непроизвольно, видимо, желая вернуть беседе теплый, непринужденный тон, который нарушил своим нетактичным вопросом, сказал:
- А я тоже остался один, правда, не в сорок пятом, а тремя годами спустя. Жена погибла не в бою. Все было гораздо проще: попала под ливень, крепко простудилась, болезнь осложнилась воспалением легких, и ее не стало. А совсем один я остался недавно - только весной прошлого года сын мой, Юра, лейтенант, женился, а вскоре получил назначение на Дальний Восток. Там и проходит службу. Конечно, у меня много друзей и знакомых, - продолжал Семиреченко, - и все-таки я один. Работаю много, стараюсь работать больше, чем надо, но вот прихожу домой и один, один в целом громадном городе, где миллион людей. Вот какие бывают дела, Татьяна Михайловна.
- Вы давно живете в Киеве?
- Да, после войны переехал туда. А в войну жена жила в Ленинграде, поэтому-то она и умерла.
- Но ведь это случилось в Киеве?
- Да, болезнь случилась в Киеве, а все, что была до болезни - блокада, голод, истощение и подорванный организм, - она привезла в Киев из Ленинграда.
- Киев, - мечтательно произнесла Татьяна. - Люблю я ваш Киев, люблю шумный Крещатик, зеленый бульвар Шевченко, кручи над Днепром, золотой пляж, зеленые садочки на Подоле. Пять лет я уже не была в Киеве,
- Но вы хорошо знаете город, вы там жили? - спросил Семиреченко.
- Гостила. На Подоле сестра моего мужа живет, замужем она. Муж у нее бригадир сварщиков. Новый мост через Днепр строит.
- Мост Патона, - заметил Семиреченко.
- Да, так он, кажется, называется. Зовет меня Марина в гости, да никак не соберусь.
- А что долго собираться? Возьмите отпуск и приезжайте. Вы не узнаете Киев, там столько нового, столько красивого. А то давайте поедем вместе. У меня на днях кончается командировка, вот и поехали бы вместе.
- А зачем вместе, Николай Александрович?
Семиреченко смутился: - Ну, веселее ехать будет. В Киеве встретимся.
- Разыгрывается этюд "Военный в командировке"? - спросила Татьяна. Увидимся, встретимся... Коньячку попьем с госпитальной медсестрой!..
- Почему так резко, Татьяна Михайловна? Я совсем не хотел вас обидеть. А этюды я разыгрывать не мастер, в самодеятельности не участвовал. Возраст не тот, да и в молодости я не был любителем легких встреч.
- Так что же тогда? - спросила Татьяна.
- Хотите честного ответа?
- Говорите.
- Вы мне очень нравитесь, Татьяна Михайловна, больше, чем нравитесь. И не легких мимолетных встреч я хочу, это не для меня, да и не для вас, уверен. А вот так, чтобы в доме вас встречать каждый день, когда буду приходить с работы, чтобы слово "один" ушло, а пришло и ко мне и к вам хорошее слово "вдвоем".
Татьяна ничего не ответила. Она только накрыла своей теплой ладонью руку Семиреченко, лежавшую на спинке скамьи.
- А отпуск мне, между прочим, - сказала она как-то очень задушевно и просто, - положен с двадцатого. Напишу Марине, пусть встречает...
Странные мысли бродили в голове у Татьяны Остапенко, когда, распрощавшись с Николаем Александровичем Семиреченко, она осталась одна в своей небольшой комнатке. Позади у нее была страшная жизнь. В ней было все, что может прийти на долю матерой преступницы, авантюристки, знавшей только одну жажду - жажду богатства и самые низменные страсти. Она не принадлежала себе. Она была раба и обязана была подчиняться беспрекословно тем, кому принадлежала. Ее взяли в рабство кровью, страхом и золотом, впрочем, не взяли, она сама по доброй воле, вернее, по злой воле ушла в рабство, из которого ее могла вырвать только смерть.
И вот сейчас ею овладело странное чувство, она сама поверила в никогда не существовавшего мужа, полковника-танкиста, во фронтовых друзей, в светлые человеческие слова фронтовых песен, которые она так мастерски научилась петь. С ней никогда еще не бывало такого. Ей хотелось вот так просто, по-бабьи, готовить обед, гладить сорочки и ждать мужа. После операции, перенесенной в молодости, она знала, что у нее никогда не будет детей и, может быть, поэтому она терпеть не могла ничьих детей. А сейчас у нее возникло неутолимое желание испытать это ощущение, которое испытывают тысячи женщин, прижимающих к себе своих малышей, вплетающих ленточки в смешные куцые косички девчурок.