Много всякой гадости пришло на ум, пока Санька болтался взад-вперед, ожидая смертельного удара прямо в душу. Но не подкатили санки, не подъехал экипаж, окна в Глафирином доме гасли – жильцы укладывались спать. Пришли пешком припозднившиеся соседи – и все…
Часы у Румянцева были, Анюта подарила, но в театр он их не брал, не выхвалялся, как купчихин Сенька. Стянут – и глазом не моргнут, да еще хором поклянутся, что никаких таких часов не видали. Не брать же их с собой на сцену. Сенька может и дорогую табакерку на видном месте оставить – не тронут. Потому что у купчихи в лавках служат крепкие молодцы – и она, не докапываясь до правды, пошлет их сделать палочное или кулачное вразумление тому, с кем на тот час ненаглядный Сенюшка в ссоре. А за Румянцева никто не вступится – он, поди, приколоченные к полу туфли проглотил и утерся…
А были бы при себе часы – можно было бы понять, сколько времени Санька топчет валенками снег. Полчаса, час? Может, и вовсе скоро утро? Да нет – Глафирина девка еще не ложилась, вон, свечка одинокая оконное стекло освещает.
Холода он не ощущал – ходил довольно быстро. Наконец голову посетила мудрая мысль – у Глафиры и ее любовника изменились планы. Что-то она говорила о вещах по списку – может, куда-то собралась ехать? Так он прибыл с вещами к театру, оттуда ее и забрал… темное дело…
Покараулив еще немного, Санька дождался того, что горничная погасила свечку. Она уж точно знала о затеях хозяйки! Коли легла спать – значит, хозяйку уже не ждет!
Румянцев вздохнул и побрел обратно в театр, предчувствуя неприятности.
Ему повезло – сторож у черного входа отлучился, удалось проскочить и бесшумно подняться в уборную. Там уже никого не осталось – береговая стража разошлась, но незримо присутствовала, и потому Санька внимательно, насколько это возможно впотьмах, исследовал свое платье – не подсунули ли сволочи в карман какой дряни, не зашпилили ли изнутри рукава фрака, а то еще пошла мода смачивать рукава сорочки и завязывать их прочнейшим узлом.
Убедившись, что на сегодня собратья ограничились приколоченными туфлями, Санька стал снимать театральный наряд. Туфли с дырявой подошвой, кстати, исчезли – и если они выброшены в сугроб неподалеку от театра, то за них придется держать ответ…
Повесив костюм, Санька вспомнил про маску. Когда он ее сорвал, куда подевал – вспомнить не удавалось. Если рассуждать логически – то вбежав в уборную, в краткий миг между запихиваньем ног в валенки и накидываньем шубы на плечи. Движения, которым была схвачена шапка, Санька тоже не помнил. Маску, видимо, отбросил, а драгоценные товарищи подобрали. Ох, еще с ней будет катавасия… туфли-то приобрести нетрудно, а маску придется заказывать мастеру, коли пропала безвозвратно…
Он присел на топчан и задумался – надобно ли вообще уходить? В доме, где он квартировал с матерью и младшим братом, все двери, поди, заперты. В уборной тепло, да истопник оставил у печки охапку дров, чтобы за ночь подсохли. Правда, хочется есть, ну, так это не беда. Танцовщику поголодать полезно.
Он заснул, видел всякие ужасы и страсти, проснулся с бьющимся сердцем, ощутил неимоверный голод. Время было непонятное. Санька осознал свою ошибку – следовало, собравшись с духом, идти домой, а не заваливаться на топчан. Теперь на пустой желудок придется утром заниматься. Внизу у сторожа наверняка есть провиант, а уж большой медный круглый сбитенник – несомненно, он всем известен. Из его изогнутого носика можно хоть налить кипятка в кружку, добавить меду – вот уже и вкусно, горячо и сладко. Но сторож наверняка спит – на таком же куцем топчанчике. Можно сбегать за сбитнем на Сенную – там задолго до рассвета начинается суета. И пирог там же купить…
Санька сунул ноги в валенки и подошел к невеликому окошку. Оттуда был виден крутой изгиб Екатерининской канавы. И – ни души…
Кой час, люди добрые? Он еще помаялся на топчане, сон не шел, душа была в смутном и очень неприятном состоянии – будто кусочек в ней закоченел и умер, теперь его нужно бережно отделить и выкинуть, а не получается. Не то чтобы боль, не то чтобы до слез, до крика – а тошно…
Видимо, и от безнадежной любви можно устать – раз и навсегда. Ну, есть у Глафиры любовник, как же без этого… Ну и раньше-то не было особой надежды… А теперь придется, встречая в театре, проскакивать мимо, потому что смотреть на нее – как ножом по сердцу…
Вдруг Саньку осенило – никакого сбитня на Сенной, а нужно бежать домой, потому что мать наверняка беспокоится. Две ночи подряд пропадать – это уж многовато.