— Я — нет.
— Да, лапочка, да. Просто тебе не предлагали цену, от которой ты не смогла бы отказаться.
Растерянно тру свои колени сквозь ткань платья. Нервничаю, очень хочу домой. Я не понимаю такого. В моем хрустальном мире этого нет. Мама учила меня, что я встречу принца, то есть любовь всей своей жизни, и он женится на мне, у нас родятся дети, наша любовь будет чистой и красивой. Но в ее рассказах ничего не было про взрослого мужика, который завалит меня на траву… и потом подарит за это подарки.
— Последней своей девочке он преподнес ключи от квартиры за то, что вот так вот в ее же собственном доме.
— Это ужасно! — зажимаю рот ладонью.
— Ты думаешь, ее родители сказали хоть слово?
В глазах темнеет от ужаса. Придуманный мной идеальный мир продолжает рушиться. Я все больше разочаровываюсь в людях. Кирилл был моим принцем, он ждал. Какое-то время играл по моим правилам. Мы вместе планировали будущее. А потом я стала замечать, что он меняется. Все покатилось к чертям собачьим, и он женился на другой.
— Ну это как Вайнштейна обвиняли в домогательствах десятки женщин, в том числе такие знаменитые актрисы, как Анджелина Джоли и Ума Турман. А до этого все они молчали и обнимались с ним, получая «Оскары». Я же говорю, телки — странные существа.
Перед глазами все плывет. Я очень сильно перенервничала и устала от всего этого. Хочется поскорее вернуться. Не стоило вообще приходить на эту свадьбу.
— Маринка — крестница моего отца, — зачем-то поясняет мажор.
— Ее он тоже?
— Ну нет, — смеется.
— А что же так?
— Ты пойми, он не маньяк.
— Маньяк — это человек, одержимый манией. Так что извини, но твой отец — маньяк.
— Родителей не выбирают, — пожимает плечами мажор. — И хватит уже о моем отце!
Он огрызается, его это нервирует. Конечно, ему неприятно. Представляю, как сильно он страдал. Узнать такое о собственном отце — это как гроза среди ясного неба. Страшно.
— Пойдем обратно.
Встаю и, подобрав платье, иду в темноту, мне кажется именно оттуда мы пришли.
Мажор спрыгивает с дерева и сразу же идет за мной.
— Если бы мой отец делал что-то такое, я бы пошла в полицию.
— Знаешь, что я сделал, когда узнал об этом в первый раз? — Хватает он ветку, которая почти что бьет меня по лицу. — Я сломал ему нос.
Наши взгляды переплетаются. Где-то я понимаю его. Этот ужасный человек все равно его отец. Когда мой папа случайно сбил на старом «москвиче» чужую кошку и не похоронил ее должным образом, я тоже переживала. Мне казалось кощунством оставить ее на обочине. Я злилась, но отец принял решение, и я не могла ему противостоять. Это кипело внутри.
— Но он продолжает делать плохие вещи.
— Сейчас реже, — пауза. — Мой отец сделал меня тем, кем я являюсь. С детства он учил меня тренироваться, заниматься спортом, бороться, добиваться цели. Сейчас я тянусь за ним в бизнесе.
— А твоя мать?
— Она не в курсе.
— Этого не может быть.
Он помогает мне пробираться сквозь кусты, держит ветки, не дает оступиться, предупреждая падение в ямы.
— Я делаю все, чтобы она не узнала.
Наши глаза опять встречаются. Мы стоим близко, здесь темно и страшно. И он единственный человек, способный защитить меня от тьмы и диких животных. Еще час назад мы понятия не имели о существовании друг друга. А теперь будто одни на целом свете. Это странно.
Я на секунду притормаживаю. Смотрю на мажора. Несмотря на достаток и связанную с ним вседозволенность, есть в этом парне что-то особенное, настоящее, яркое. Он защищает свою мать, самого дорого человека, от грязи, он оттаскивает отца от девочек, он заставляет его посещать специалиста, говорил о таблетках. Он борется с пагубной страстью родителя. Как может! Пожалуй, мне это нравится.
У меня довольно быстро устают ноги, и, пока я плетусь позади, переступая корни и боясь угодить в чье-нибудь гнездо, мажор ждет меня. Он подпирает дерево плечом и, скрестив руки на груди, с интересом наблюдает за мной. Он странный и не такой, как все: успокоился, быстро взял себя в руки. Хотя я уверена — он переживает из-за своего отца.
В свете луны очертания твердой линии подбородка, прямого носа, правильных губ и рельефного контура рук, делают его еще более привлекательным. Я смущаюсь — такая красивая мужская внешность.
— Иванка — это типа Ваня, но девочка?
— Чешский вариант женской формы, да, — улыбнувшись, киваю ему.
Все же с ним рядом мне отчего-то спокойнее. Хотя я его совсем не знаю.
— Чудесное имя, — смотрит игриво, искоса.
— Спасибо. Твое тоже ничего. Мама очень любила старые книги о войне, где часто встречалось это странное имя. Нелегкая судьба дочери священнослужителя в шестидесятых и так далее и тому подобное.