До площади, где стоял собор, было недалеко. Сначала мы заметили, как на соборной паперти показалась лиловая знакомая мне ряса. Показалась и спряталась, а на смену ей выполз черный в редкую белую полоску пиджак, до блеска затертый на животе и локтях, и начищеные сапоги с непомерно широкими голенищами.
— Забегали, — заметил Сергей. — Ох, боговы жулики! Ну, надо идти.
Он неторопливо двинулся к паперти, я последовал за ним. Полосатый пиджак посторонился и слегка покачнулся в поклоне, подняв при этом склоненную к плечу толстую, нездорового, желтоватого цвета водянистую морду.
— Ожидают, — почтительно и гостеприимно проговорил он негромко.
Проходя мимо, Сергей спросил:
— Староста?
— Он самый.
От церковного старосты пахло распаренным банным веником и слегка — душистым мылом. Пропустив нас вперед, он пошел следом, сильно сопя в мою спину. Я подумал, что он сейчас начнет обнюхивать мои пятки, как Прошка — герб дома Вишняковых. Этот полосатый, засаленный — тоже, наверное, герб какого-то неприглядного дома?
Дом Вишняковых? Ох, что-то там с Тоней? Притихшее от ожидания, настороженное сердце встрепенулось и снова замерло. Мы вступили под темные своды собора. Впереди полумрак, пыльные столбы света, падающего сверху, несколько трепетных желтеньких язычков свечей и снова тот же банный душистый запах, которым был пропитан таинственный воздух собора.
В этой сумрачной пустоте все время что-то двигалось. Из темных углов я за колоннами слышались шепот и дыхание многих людей, но я никого не видел и решил, что все это мне кажется.
Сергей шел все так же спокойно и уверенно, и это придавало мне бодрость, но на всякий случай л держался поближе к нему. Я ничего не боялся, просто мне было не по себе среди непонятных шепотов в темноте. Желтенькие огоньки только сгущали мрак и ослепляли, если на них смотреть.
— В левый придел, пожалуйста, — прохрипел голос старосты за моей спиной.
— А народ-то для чего собрался? — не сдерживая голоса, спросил Сергей.
Его вопрос прогремел в темноте, и сразу слышнее сделался таинственный шепот.
— Пришли поклониться исчезнувшему и снова воротившемуся образу, — прохрипел староста. — Не извольте беспокоиться.
— А зачем нам беспокоиться? — спросил Сергей и, указав на одну из икон, уверенно сказал: — Вот эта?
Мы остановились у ближайшей к алтарю колонны. В богато раззолоченном киоте стояла темная большая доска. Несколько тоненьких свечек освещало черные и как бы хмельные глаза, пухловатые щеки, обросшие крутыми завитками темно-рыжих волос, вывороченные губы. Очень знакомое лицо. Человека с такими африканскими губами не часто встретишь в нашем очень умеренном климате.
— Этот самый образ, «Спаситель благословляющий». Весьма древнего письма. Вот и отец Николай подтвердят.
Из-за колонны выдвинулась потертая лиловая ряса, я узнал попа, которого уже встречал в райкоме комсомола. Он поклонился, красивые кудри колыхнулись. Я почувствовал какое-то движение вокруг нас и увидел, как из пыльного мрака полезли безмолвные физиономии с настороженно и недобро расширенными глазами. Гуще запахло распаренными вениками и еще потом, как в предбаннике.
Но голос Сергея по-прежнему был спокоен и строг.
— Вы подтверждаете, — он даже усмехнулся, — отец Николай?
Отец, который выглядел явно моложе Сергея, снова колыхнул свои великолепные кудри.
— Подтверждаете или нет? — спросил Сергей, продолжая усмехаться.
— Да, полагаю, что та самая.
— Откуда она у вас?
Поп оглянулся на старосту, и тот немедленно захрипел:
— Образ сей из числа пожертвованных в храм прихожанами. А кто жертвовал — теперь уж неизвестно. За давней давностью.
— А какова, вы полагаете, давность?
— Будучи удостоен своей должности вот уж как десять лет, образ и тогда находился в храме.
— Десять лет. Невелика давность, — ответил Сергей, но его перебили.
Из мрака выдвинулась еще одна ряса, на этот раз сероватая, холстинковая. Маленький лысенький попик поклонился Сергею и неожиданно оглушающе бабахнул:
— Вас отец Никодим настоятельно просит к себе.
Староста почтительно прохрипел:
— Настоятель храма нашего вас просят.
— Пойдем, — сказал Сергей. — Если настоятель просит настоятельно.
— Они в ризнице ожидают, — прогудел лысенький.
Мягко скрипнув, отворилась небольшая железная дверь, пропустив нас в светлую комнату с высокими белыми стенами, переходящими в стрельчатые своды. Здесь у окна нас ожидал высокий, похожий на солиста из цыганского хора поп, с грустными, умными глазами. Ряса на нем была черная, щегольская и, кажется, шелковая. Из узкого глубокого окна, забранного частой решеткой, лился обыкновенный чистый свет солнечного дня. После душного полумрака собора здесь я снова почувствовал себя раскованно.
В комнате стояло только одно деревянное кресло с высокой спинкой, поэтому нам пришлось разговаривать стоя, прислонившись к большому шкафу.
— Показывали вам икону? — спросил Никодим учтиво, но скучающе, будто ему нет никакого дела до всей этой истории.
— Мне передали, что вы сомневаетесь в ее древности. Правда это?
Разглядывая высокого попа, Сергей коротко ответил:
— Нет, ничуть. Да я думаю, что и вы не сомневаетесь. Подделка, и очень грубая. — И спросил: — Вам известно ее происхождение, история ее?
— Я здесь очень недавно и не осведомлен. Вот, может быть…
Он красивым движением руки указал на лысенького. Тот, прикрывая рот, ответил:
— Были некоторые предположения, но за давностью заглохли…
— Какие предположения? — Цыганские глаза Никодима сверкнули, но голос не изменился, как будто он спросил: «Ну что там еще болтают?»
Он плавно отошел от окна, и теперь я увидел, что его шелковая ряса не черная, а лоснится зеленью, как налимья спина в воде. Все его движения, скользящие и плавные, тоже напоминали движения большой скользкой рыбы.
— Нет уж, позвольте мне самому рассказать, так будет скорее, — вмешался Сергей. — Эту историю я хорошо знаю от своего отца, который в свое время расписывал в этом соборе колонны. А я ему помогал! Икона эта, вернее портрет, писан с одного здешнего галантерейщика, купца второй гильдии и хулигана первой гильдии Котьки Форосова.
Форосов! Догорающий нэпман. Впервые за все время я подал голос — так велико было мое удивление:
— Галантерейный магазин, на базарной площади!
— Правильно. На иконе изображен его отец. При жизни, помню, творил такие чудеса, что при женщинах и не расскажешь. Да вот староста очевидец, а возможно, даже участник. Что-то я припоминаю такое…
Староста как-то странно не то закашлял, не то захрюкал в желтый платок. Лысенький бабахнул:
— За давностью недоказуемо…
Сергей с неожиданной злобной лихостью пообещал:
— Придется — докажу. Хотите?