Леонтий деланно вздохнул:
— Знаю, тяжко быть верующим евреем.
Она поспешила успокоить его:
— Тебе-то, во всяком случае, эта беда не грозит.
Он осведомляется:
— Интересно, а как в Израиле?
— Черт их знает, — отозвалась Клара Борисовна и умолкла.
В памяти всплыла первая ночь после смерти Егудо, когда он лежал на полу в спаленке и черепки прикрывали его веки. Возле него на низком стульчике сидел старый-престарый еврей из местной общины и читал псалмы. Она сама этого старика пригласила, и не только потому, что ее Егудо до последнего вздоха был верующим. Молился он дома, а в религиозные праздники посещал молельный дом. На косяке входной двери в доме на Привольном переулке Егудо приладил мезузу — свернутый пергамент с текстом писания и не единожды наказывал, чтоб, когда он скончается, его похоронили по еврейскому обряду. Глубоко в сердце запали картины детства и юности, до сих пор помнит она, как ранними рассветами по субботам водовоз стучался к отцу в окошко и плаксивым голосом звал: «Реб Борихайзик, вставайте, пора идти молиться».
— Странная жизнь у меня, — задумчиво произнесла Клара Борисовна, — одна нога — в прошлом, другая — в настоящем.
— Это хорошо или плохо, бабушка? — осведомился Леонтий.
— Сама не знаю. Есть в прошлом незыблемые ценности. Отрекаться от них и жаль, и несправедливо. Но еще больше в старине этой — ветоши, лишнего, вредного, опасного даже. Еще в Коростене, где прошло детство твоего папы, приходит однажды ко мне в поликлинику, где я работала, еврейка и просит, чтоб я дала справку о том, что она больна и ей нельзя поститься. Вот как причудливо может переплестись прошлое с настоящим.
— Справку ты ей дала?
— Разумеется.
И бабушка и Леонтий громко рассмеялись.
Немного передохнув, Клара Борисовна продолжала:
— У предков есть что унаследовать. Старого деда однажды спрашивают, как ему удалось дотянуть до сотни с гаком лет. Он и объяснил. Во-первых, сказал он, никогда не брал подарков, то есть не был лодырем, всегда трудился в поте лица, лишь собственными руками кормил себя; во-вторых, никогда не был твердолобым упрямцем — спокойно воспринимал критику в свой адрес; и в-третьих, был щедрым. Возможно, все это басня. Но несколько заветов, наказов моего отца, запомни, принц. Мне они в жизни ох как пригодились. Главный завет — не бояться тяжкой, черновой работы. Дальше — никому не завидовать и не зазнаваться. И последнее, может наиважнейшее, — избегать обмана, фальши и лжи.
Леонтий внимательно слушал бабушку. В другое время он, может быть, сердился бы, но сейчас — нет, не в состоянии гневаться на нее и послушно внимал ее речам.
Вдруг ему в голову пришла простая и страшная мысль о том, что, хотя он и является внуком священника, попа, ему бы не удалось избежать гитлеровского крематория. Он оказался бы среди миллионов безвинно уничтоженных, попадись он в военное лихолетье в руки фашистам. Все, о ком рассказывала ему бабушка, ведь тоже его прямые предки.
15
Эта мысль настолько захватила Леонтия, что он не сразу заметил, как в палату открылась дверь и на пороге появилась сперва свекровь Полины Наумовны, потом она сама, а за ними и отец. Леонтий поднялся со стула лишь после того, как Клара Борисовна, на свой манер, шумно приветствовала всех:
— Благословляю пришедших! Чтобы все здоровы были! Ах, какие гости! Дорогие гостюшки!
Бабушки соседки ловко придвинули свои стулья к койке Клары Борисовны и тихонечко, оправдываясь тем, что им пора гулять, глотнуть свежего воздуха, выскользнули в коридор.
Сидя на стуле, с которого только что поднялся Леонтий, свекровь Полины Наумовны, по обыкновению своему недовольно прищурясь, приоткрыла свои тонкие, с черными усиками, губы:
— День добрый зам, Клара Борисовна! Я к сыну приехала и вот к вам зашла, проведать. Как чувствуете себя?
— Не лучшим образом, не про вас будь сказано. И раньше меня недуги трепали предостаточно, но с такой хворью, как сейчас, столкнулась впервые, — услышал Леонтий ответ бабушки, и все его черные мысли моментально исчезли. Давид Исаевич вздрогнул — откровенность матери для него открытие, сильно, видно, ослабела, если уже не в состоянии скрывать свое состояние. — Я привыкла, что все удары судьбы и боли приходят и уходят. Эти же, очевидно, навеки пришли. Мне от них не отделаться.
— Когда-нибудь и они исчезнут, — пообещала свекровь Полины Наумовны.
— Из ваших бы уст да в уши всевышнего.
— В Израиле и тяжкие недуги вылечивают, — намекнула гостья.