Давид Исаевич стремительно приподнялся.
— Батарея — внимание! — приказал он телефонисту передать указания во все взводы.
Давид Исаевич работал минут десять — пятнадцать, пока не выяснил все ориентиры, какие необходимы для ведения уничтожающего огня.
Но все равно большой радости это Давиду Исаевичу не принесло, ощущение тяжести на сердце не покинуло его. Конечно, эмоции — обязательная принадлежность человеческого характера. Но позволить им взять верх над разумом — значит обречь дело на неудачу. Он оглянулся со своей вышины в направлении города Орджоникидзе, где время от времени вспыхивали осветительные ракеты. «Ну ладно, сюда нас переставили, — размышлял он. — Чтобы хоть дальше ползти не пришлось…»
Утром на батарею пришло известие, что всей армии, действующей на этом участке фронта, присвоено звание гвардейской. Новость обогнала вражеское наступление минут на десять, не более, потому-то артиллеристы не успели даже порадоваться как следует своему празднику.
Немецкие мотоциклисты подъехали к берегу Терека с пулеметной трескотней, но сопротивления не получили. Мост через Терек стоял невредимый — таково было распоряжение: ни в коем случае не рушить его, оставить целым. Возможно, командование хотело этим подчеркнуть, что отступление чисто тактическое, что приобрели лучшие, на высотах, позиции. Вражеские разведчики остались у берега — на мост не въезжали и назад не откатывались. «Принюхиваются», — злорадно думал Давид Исаевич, рассматривая в бинокль непрошеных гостей.
Наш берег молчит. Нет приказа стрелять. Давид Исаевич думал: одно слово, один приказ — и от этих мотоциклистов останется мокрое место. Давид Исаевич вдруг вспомнил, как он и Дуся, молодые наивные студенты, прислонившись друг к другу, сидели на верхней галерке в Казанском оперном театре и восторженно смотрели в оркестровую яму, где на каком-то пьедесталике стоял дирижер во фраке — волосы взъерошены, в руках палочка. И все зависело от этого мага: взмахнет палочкой — оркестр оживет, встрепенется арфа, нежно отзовутся скрипки, заголосят фаготы и флейты, барабан заслонит тихий говор виолончели и все насквозь пронзит звонкая молния трубы… Но дирижер не спешил, чего-то ждал… Чего он ждал? Давид Исаевич сейчас, как тот дирижер, тоже стоял на своем наблюдательном пункте, но не во фраке, а в шинели. Казанский тот дирижер властвовал над звуками, он же, Давид Исаевич, облечен более высокими полномочиями — он имел дело не со звуками, в его руках человеческие жизни.
Давид Исаевич видел: немецкие мотоциклисты спускаются к мосту. У Давида Исаевича исчезли морщинки на лице: задумается, пожалуй, господин фон Клейст, когда ему доложат, что мост через Терек цел и невредим и даже не заминирован… И наши солдаты довольны: мост на своем месте — стало быть, по нему можно будет вернуться на свои вчерашние позиции…
Удар фашистов был намного сильнее, чем ожидал Давид Исаевич. Как обычно, они наступали и в воздухе, и на земле. Сначала налетели бомбардировщики, потом ринулись танки, целое стадо танков, за ними моторизованная пехота.
Выстоять было непросто, но батарейцы выстояли, подтвердив свое гвардейское звание.
Давид Исаевич и не заметил, что ранен. Правда, рана была легкая: осколок пронзил сапог и добрался-таки до кости, однако боли Давид Исаевич сначала не ощутил. А потому и не пошел в санбат.
13
Осторожно, как всегда в официальных кабинетах, Евдокия Петровна присела на краешек кресла.
Норшейн объясняла ей:
— Хотела сразу же после занятий сказать вам пару слов и отпустить ко щам. Испарились вы куда-то.
— Поругать в любое время можно.
— Зачем же ругать? Я испытывала удовольствие на вашем занятии. И студенты, по-моему, тоже. Это я ценю превыше всего. Что не радует, не может быть полезным.
— Щедро хвалите, — смутилась Евдокия Петровна. — К такому не привыкла.
— Будет и критика, — пообещала Анна Арнольдовна.
То, что удача Евдокии Петровны не случайна, — факт, и с ним нельзя не считаться. Здесь всякая подделка исключена. На практическом занятии всего не рассчитать, не предусмотреть всех неожиданностей. А их тут — тьма. Провести такое занятие — умение требуется немалое. И знания нужны, и вдохновение… Если они есть, то они есть и ничего не может их заменить. Но Анна Арнольдовна все же нашла некоторые огрехи.
— Нянькой ходите вокруг студентов, — помолчав, сказала она.
— Разве плохо видеть в группе всех сразу и каждого в отдельности? — возразила Евдокия Петровна. — Кому надо — помочь, кто заслужил — того поощрить. Третьего — пожурить. То есть тащить воз вместе с ними.