Между тем немецкие дальнобойные орудия уже обрушили первые свои снаряды на предместья Орджоникидзе. Одновременно вражеская авиация начала бомбардировки городских кварталов. Почти сотня фашистских танков уже кружилась у внешнего кольца орджоникидзевского укрепленного района и в конце концов прорвала его у селения Фиагдон. Враг потерял в воздушных боях восемнадцать самолетов, тридцать танков наши солдаты уничтожили на земле. Но фашисты напирали и напирали, им удалось захватить Гизель. Еще несколько таких ударов — и Орджоникидзе падет. Это вынудило штаб северной группы войск закавказского фронта начать контрнаступление раньше, чем это было запланировано.
Уставший от ожидания Давид Исаевич с радостью воспринял приказ включиться в эту операцию со своей батареей. Вот теперь-то, в последних ожесточенных боях, он понял, что пришлось испытать защитникам Орджоникидзе при отражении вражеского прорыва.
Немецкая группировка войск, прорвавшаяся к Гизелю, была прижата к подножию гор — окружить ее полностью не удалось. Она сумела удержать узкий коридор и старалась его расширить всеми силами. Особенно тяжелые бои происходили в селении Майрамадаг, у входа в Суарское ущелье. Через него гитлеровцы смогли бы просочиться к Военно-Грузинской дороге, которая была главной артерией снабжения наших войск. Мало того, через Майрамадаг враг получил бы возможность вводить подкрепления своим силам, прорвавшимся в Гизель.
Сражение под Майрамадагом было неравным: враг обладал здесь силой, во много раз превосходившей наши. Защищали Майрамадаг курсанты военно-морских училищ, сведенные в стрелковую бригаду. А противостояли им не только отборный фашистский полк «Бранденбург», но и румынская горнострелковая дивизия. Обладали они большой огневой артиллерийской поддержкой. Кроме того, в их распоряжении были танковые части.
Курсанты оказали упорное сопротивление противнику, но силы их таяли, и штаб северной группы решил послать в Майрамадаг десятую гвардейскую бригаду, а заодно и дивизион, приданный бригаде как самостоятельная артиллерийская часть.
Давиду Исаевичу вновь крупно повезло.
15
На столе стояла хрустальная, в малиновых подтеках ваза с фруктами. Здесь и груши восковой желтизны, матовые, словно подернутые изморозью, сливы, крупные антоновки, источающие острый и волнующий запах, сочный виноград, в котором просматривались темные косточки зерен.
Вызывающе яркий натюрморт дразнил Евдокию Петровну. Она протягивала руку то к гранату, то к хурме. Разрезала плоды на части, осторожно, с какой-то опаской отправляла в рот мясистую хурму и пурпурную шрапнель граната. Потом косточки сложила в пепельницу с русалкой на дне, под которой темнела надпись — «Элегия».
Все стены и простенки жилья Норшейн занимали книги. Лишь в гостиной их вытеснил ковер — многоцветный, видимо тяжелый, он стремительно несся вниз от самого потолка, водопадом перехлестывал через диван и разливался по полу так, что вся мебель, будто на плаву, зыбилась и покачивалась на волнах его разноцветья.
Сама хозяйка в платке зябко жалась к валику дивана — не поймешь, рада она гостье или нет, стучала пальцем по коробке с папиросами.
— Как же мы с вами, Евдокия Петровна, две бабы с одним мужиком не совладали, — удивлялась она. — Не сумели заарканить сюда Давида Исаевича.
— Упрямый он, — засмеялась Коростенская, наслаждаясь кислинкой гранатового зерна. — На все хватает у него времени. Только не на себя.
— А не ваше ли это упущение? Вы должны беречь его. — Не дождавшись возражения, Анна Арнольдовна продолжала: — Критикуете вы супруга на самом высоком уровне, — слова свои она смягчила улыбкой. — Не боитесь, что ему это может надоесть и он тю-тю, дверью хлопнет?
— А, скатертью дорожка!
— Однако. Что вы такое говорите? Муж он ведь вам…
— Впрочем, я о таком варианте не думала, — спохватилась Коростенская. — Никогда. Просто в голову не приходило.
— Это хорошо, что вы так уверены в себе, — констатировала Анна Арнольдовна и сызнова прикрылась улыбкой, да так — дурак подумает, рада, ну а умный поймет, что смеется. — Мужики, в общем-то, порода гордая и обидчивая, от них всего можно ждать.
Коростенская положила на стол нож, которым четвертовала фрукты.
— У Давида Исаевича совсем нет самолюбия, — вздохнула она.
— Вам видней, — переменила позу Анна Арнольдовна.
— Много у меня доказательств. Всяческих. Последнее — его диссертация. И не собирается защищаться.