У Коростенского был изъят лист газеты «Кубань», издававшейся немцами на оккупированной территории. Содержание этого листа неизвестно. По объяснению Коростенского, он нашел его в одном из домов после освобождения от немцев населенного пункта, прочитал сам и дал прочитать товарищам. В газете говорилось о казачьем съезде, проведенном немцами на оккупированной территории. Этот лист он положил в полевую сумку, полагая, что он пригодится при написании им литературного произведения, для которого он собирал материал.
При изложенных обстоятельствах обвинение Коростенского в хранении и распространении антисоветской литературы также является необоснованным.
На основании изложенного пленум Верховного суда СССР, соглашаясь с протестом и руководствуясь статьей 9 пункт «а» Положения о Верховном суде СССР, постановляет:
Приговор военного трибунала 10-й гвардейской Краснознаменной стрелковой бригады от 30 апреля 1943 года, определение Военной коллегии Верховного суда СССР от 19 апреля 1947 года и постановление Особого совещания при НКВД СССР от 17 июня 1944 года в отношении Коростенского Давида Исаевича отменить и дело о нем производством прекратить за отсутствием в его действиях состава преступления».
Это было потом. А сейчас, глядя на высокого, стройного, строгого и непреклонного офицера, Давид Исаевич каким-то чудом преодолел все же оцепенение.
— Как же вы проморгали, что срок поражения в правах мне сокращен с трех до двух лет? И эти два года уже минули?! — в сердцах воскликнул он.
— Приходите завтра, разберемся, — поднял на него глаза Соловейчик, в которых виделись досада и презрение.
— Дорога ложка к обеду, — мрачно отозвался Давид Исаевич.
— Доступа к сейфам нет у меня. Воскресенье сегодня, ничего не поделаешь. Без документального обоснования подтвердить ваше право избирать и быть избранным не могу.
— Уйти?! Несолоно хлебавши? Вы-то лично считаете, приемлем такой вариант? — произнес Давид Исаевич, хотя знал, что задает глупый вопрос.
— По-видимому — разумный, ибо не задерживаю вас… пока, — ухмыльнулся Соловейчик.
Неуклюже топтался Давид Исаевич возле стола капитана. Смириться он не мог. Не для того с таким нетерпением ждал дня выборов. Слишком много связывал он с этим днем. Он должен был почувствовать себя раскованным, равноправным, как и все сограждане. Может быть, оковы тяжкие не спадут и после этого дня, наверное, прав капитан, беда останется с ним навсегда, но день — этот день — его! Ради Евдокии Петровны, ради сына он обязан добиться успеха здесь, сейчас, всеми силами.
— Уходя уходи, — с издевочкой произнес Соловейчик.
— Погодите. Вам официальная бумажка нужна, — громко сказал Давид Исаевич, чувствуя, что больше не в состоянии сдерживать себя. — А это что? Не документ? — он протягивал капитану свою справку об освобождении из лагеря. Листок дрожал в руке Коростенского, а он кричал: — Не смейте не доверять ей! На ней штамп МВД! И печать тоже…
Что тут сыграло решающую роль: то ли ярость просителя, то ли упоминание о штампе и печати Министерства внутренних дел, его министерства, которому он привык беспрекословно подчиняться, или в нем невесть как проснулось обыкновенное человеческое чувство жалости, но Соловейчик принял документ из дрожавшей руки Давида Исаевича, приговаривая:
— Дай-ка сюда, поглядим. Чем черт не шутит…
Он долго, придирчиво изучал справку. Но все было в ней на месте. В правом верхнем углу лицевой стороны ее значилось: «Видом на жительство не служит». В левом нижнем закутке, пришлепнутый печатью, чернел дактилоскопический оттиск указательного пальца правой руки. Была и форма, было и содержание. Соловейчик убедился: срок поражения в правах Давиду Исаевичу действительно сокращен до двух лет и время это уже прошло. Он имеет право голосовать. Бумага свидетельствовала. Против нее не попрешь. Настырная штука бумага.
— Меняется картина, — произнес наконец Соловейчик, не поднимая головы. — Впрочем, это еще ничего не значит. Если каждый начнет ходить сюда со своими справками…
— Не Христа ради прошу я у вас, — перебил его Давид Исаевич. — Свое требую…
— Молчать! — Соловейчик гаркнул не столько сердито, сколько с удивлением.
Но Давид Исаевич уже потерял власть над собой.
— Что вы мне сделаете? Расстреляете? Бейте! Арестуете? Нате, вот я…
— Ого, какой вы, Коростенский! — неожиданно засмеялся Соловейчик. — Не знал. Любопытно. Здесь у нас ведут себя поскромнее…