Да, было непросто прописаться, но еще сложней оказалось найти работу. В отделах кадров плотно закрывали обитые черной жестью окошечки в окованных железом дверях, едва только замечали зловещую отметку в паспорте Давида Исаевича. Порою ему мнилось, будто наметанные глаза кадровиков, даже не глядя в паспорт, видят, кто он такой, клеймо будто уже было обозначено на лбу…
Иногда он получал нечто вроде подачки — то неожиданно подворачивалась сезонная работа десятника на предприятии, и он добывал торф для котельной стеклозавода, то на короткое время приглашали мастером на лесной бирже фанерного комбината.
Мирославль, куда Евдокия Петровна получила назначение после аспирантуры, поначалу встретил их семью без притязаний. Этот зеленый, утопающий в зелени садов город на Оке расположен достаточно далеко от Казани, и от Москвы, и от прочих многолюдных городов, что позволило паспортному столу в городской милиции снисходительно отнестись к прошлому Давида Исаевича, и именно поэтому в паспорте бывшего зека появился штамп о прописке.
Вовсе неожиданной и убаюкавшей всех удачей оказалась предоставленная работа в школе в Подболотске. Но ликовала семья всего одну учебную четверть. Наступила пора отрезвления. Досталось и Евдокии Петровне, и Леонтию. Тревоги, муки унижения оглушили всех.
Коростенские не роптали. Не смирились, но и не ожесточились. Наверно, оттого, что немало пришлось пережить и передумать в годы разлуки, а может, еще и потому, что их не смогли испугать особо ни голод, ни нужда. Задевало другое — случайная работа. Хлеб, который Давид Исаевич ел, был для него черствым и горьким. Поблажек он для себя не искал. Разгружал уголь, дрова, перекатывал бочки в трюмы пароходов, таскал ящики и тюки, рыл траншеи, месил глину, варил асфальт в закопченных чанах, но и все это была работа непостоянная, получаемая от случая к случаю. И все же, если бы ему в то время предложили постоянно заниматься самой тяжелой работой, он бы согласился. Так, во всяком случае, ему казалось тогда.
В один из самых трудных дней мрачный Давид Исаевич развернул городскую газету и на последней странице прочитал объявление, что прядильному комбинату срочно требуются истопники. Он тут же помчался туда.
— Берем рабочих печки топить в общежитиях, — ответила начальница отдела кадров на вопрос Давида Исаевича и скользнула придирчивым взглядом по его обросшему лицу. Буйная щетина с бронзовым отливом не испугала ее. Каменным голосом она потребовала: — Документы!
Коростенский протянул ей паспорт и трудовую книжку.
— Побудьте немного в коридоре, — сказала начальница, и окошко в двери захлопнулось.
От нетерпения Давид Исаевич не мог усидеть на жесткой скамье, поднялся, зашагал из угла в угол полутемной прихожей отдела кадров. Склонный к мечтаниям, он уже видел себя в роли истопника. Кругом стужа, ветер завывает, метет снег, а он шурует в печи, поправляя головешки, потрескивают поленья, раскаленные угольки сыплются вместе с пеплом в щели поддувал.
— Зайдите денька через два, — услышал вдруг Давид Исаевич. Словно голос раздался издалека, и он не сразу сообразил, что говорит начальница отдела кадров, обращаясь к нему. — Вам говорят, гражданин Коростенский, — повторила она.
Он словно очнулся. Из окошка на него смотрели ледяные глаза.
Молча спрятав свои бумаги в карман пиджака, побрел он домой.
В следующий приход начальница сухо сказала Давиду Исаевичу:
— У нас штаты заполнены.
— Но ваше объявление о наборе истопников и в сегодняшнем номере газеты напечатано, — проговорил Давид Исаевич, ощущая, как холодеют ноги.
— Это к делу не относится, — возразили ему из-за обшитой железом двери.
— Брать не желаете меня, сказали бы напрямик. Не заставляли б бегать сюда двадцать раз, — возвысил голос Давид Исаевич.
— Работать мешаете, гражданин…
Окошко с треском захлопнулось перед его носом.
Подавленный, спустился он по лестнице конторы фабрики во двор, пересек его, пошатываясь и спотыкаясь, выбрался на улицу, взглянул мутными глазами на проходящую мимо женщину.
— Налакался уже, — проговорила та осуждающе, уступая ему дорогу. — Люди добрые делом заняты, а эти знают одно свое. И где только, окаянные, средства берут.
Давид Исаевич весь встрепенулся, сжался. Направился он не в город, а вниз, к реке.
Словно бы замершая — течения не было видно, — Ока притаилась рядом. Стужей тянуло от нее. Навигация давно кончилась. Кое-где бороздили воду рыбачьи лодки, у пристани, устроившись на зимнюю спячку, прикорнули катера и пароходы, бессильно поникла стрела плавучего крана.