На миг капитан закрыл глаза, тяжело вздохнул.
— Беру ответственность на себя, — сухо проговорил он в трубку.
— Кабы к делу пришить ее, — отозвалась начальница.
Некоторое время трубка молчала, но Соловейчик не отнимал ее от уха. Женщина размышляла.
— Дерзнем, ладно, — проворчала она наконец. — Пусть приходит.
Прощаясь, капитан сказал с грустью:
— Будь вы врачом или инженером, вас быстро пристроили б к делу по специальности. А вы учитель, да еще словесник к тому же, литератор. Сами понимаете, что вас к идеологической работе допустить нельзя…
Жестокость, скрытую за этими словами, Давид Исаевич принимал умом, но не сердцем, душа его всеми силами сопротивлялась ей, при иных обстоятельствах он стал бы возражать, вспылил бы, наверное, однако теперь он был тронут действиями капитана, пожимающего ему руку, и потому низко склонил голову.
— Вам нужна цель, Коростенский. Больше той, с какой вы пришли сюда, — дружески произнес капитан. — Я бы посоветовал вам подумать об учебе. Заочной, разумеется. С техническим уклоном.
Вечером, после семейного совета, Давид Исаевич отправил сразу с десяток писем в разные города — во все отделения Всесоюзного заочного лесотехнического института. Через неделю на его запрос откликнулось Поволжское отделение. Там был недобор. Предлагали прислать заявление.
4
Не зря огрызался гром за Окой, когда Давид Исаевич миновал заводскую проходную и увидел над высокой кирпичной трубой темную тучу. Жди дождя. В кабинете Соловейчика быстро потемнело, в воздухе повеяло свежестью.
Обернувшись к приподнятой нижней фрамуге окна, Давид Исаевич шумно вздохнул. Платком вытер лицо, смахнул каплю пота, дрожавшую на кончике носа.
Первым его побуждением было, ничего не объясняя, тут же покинуть этот кабинет, спуститься по крутой железной лестнице в цех, наполненный гулом машин, пройти по длинному пролету мимо расставленных в елочку справа и слева токарных станков, толкнуть калитку в воротах и — домой, подальше отсюда, от неприятных призраков минувшего. Но он не поднялся и не ушел. «Дело, — сказал он себе, — прежде всего дело». Вцепившись пальцами в поручни кресла, Давид Исаевич покосился на Соловейчика и суховато произнес:
— Не рассчитывал увидеть вас здесь…
— Страшная штука — колесо счастья, — отозвался Соловейчик мрачно. — Никогда не знаешь, куда повернется, где притормозит. Я, кажется, тоже не в восторге от вашего визита.
Тень набежала на его лицо, он потер мундштуком трубки губу, горестно, с жалкой ухмылкой, добавил:
— Сегодня-то почему пожаловали ко мне? Вроде бы незачем…
— Видите ли, — взволнованный Давид Исаевич растерял те строгие, продуманные слова, какие намеревался сказать юристу, на языке его вертелись лишь витиеватые фразы, и потому он, сердясь на себя, засопел: — Предлагаем… Просим вас свой опыт положить на алтарь отечества…
Недоуменно поднял Соловейчик брови — густые с проседью, сросшиеся на переносье:
— Яснее нельзя ли?
— Ну всякие так кодексы, законы, уголовное и гражданское право знаете ведь… Хорошо знаете.
— Вполне возможно.
— Нам нужен куратор юридического отделения ФОП.
— ФОП — это что?
— Аббревиатура: факультет общественных профессий.
— Впервые слышу.
— Неудивительно. Явление в вузах новое. У нас в Мирославле ФОП всего два года существует.
— Стало быть, ваш институт будет выпускать теперь кроме педагогов еще и правоведов высшей квалификации. Так понимать прикажете?
— Не совсем. Главная наша задача остается прежней — готовить учителей. Окончившим институт будем, как и раньше, вручать дипломы учителей. Но мы рассчитываем дать студентам вторую профессию. Вспомогательную.
— Думаю, не дураки устанавливали программы пединститута и часы для усвоения этих программ. Учебные планы юридических вузов тоже не болваны писали. И тут и там в основном четырехлетнее обучение. Чтобы получить диплом, изрядно попотеть надо, от сессии к сессии работать. Так было всегда. Как же сейчас получается, в те же четыре года — два диплома вместо одного? Одним махом — двоих загребахом! За счет чего?
— Разумеется, они неравноценные, — силился объяснить Давид Исаевич. — Первый, учительский, — полнокровен. Все лучшее, что имеем, вкладываем в него.
— На долю второго, стало быть, остаются поскребыши, — перебил его Соловейчик. — Значит, вовсе не диплом это, так себе — малозначащая филькина грамота! Зачем тогда она?