— Слушаю вас, — мягко повторил он.
— Речь о моем старшем брате. Два дня назад в Кройцберге прошла облава в пивном баре «Тритон». Там шла игра на тотализаторе, карты, рулетка. Оказалось, что, кроме прочего, там сбывали еще и краденое… Словом, такое вот осиное гнездо. Мой брат, Отто, он игрок. Больной человек. Он без этого жить не может. Что я только не делала, но он, как сумасшедший, тащит туда все, что попадает в руки. Вот его и арестовали за компанию. И я не знаю теперь, куда бежать… Обращалась в полицию, но там ничего не говорят. Даже передач не принимают. А один фельдфебель сказал, что, по законам военного времени, его могут отправить в лагерь или даже хуже того — казнить.
— С чего вы взяли, что он там был? Может, он гуляет где-нибудь.
— Не знаю… Но он исчез. Просто не пришел домой. И всё. А мне сказал, что пойдет именно в «Тритон». Но если его арестовали, то по ошибке, потому что Отто не преступник, обыкновенный картежник. А они могут подумать, что он такой же, как эти, из-за которых они все это устроили. В общем, мне необходимо узнать, где его содержат и… Если бы вы нашли возможность что-то сделать, чтобы его отпустили, я была бы вам очень, очень признательна.
— Ну, хорошо, хотя наш общий товарищ несколько преувеличивает мои возможности, я наведу справки, обещаю вам.
— Правда? Тогда вот, — она сунула ему заранее подготовленную записку, — тут мой адрес — это в Трептове, ближе к Кройцбергу — и номер служебного телефона. Я по нему с семи до… ну, в общем, до позднего вечера. Господин Хартман…
— Франс.
— Да-да, Франс, вы не представляете, как я вам признательна.
— Пока не за что, Дори.
Он проводил ее к выходу. Дори протянула ему руку и слабо улыбнулась:
— Благодарю вас, господин… благодарю вас, Франс. Я места себе не нахожу. К тому же если в АА узнают, что мой брат под арестом, да еще с какими-то бандитами, я сразу окажусь на улице. Это, конечно, не главное, но вы сами понимаете, в такое время потерять хорошую работу…
— Не волнуйтесь, Дори. Я что-нибудь разузнаю и сразу вам позвоню.
Дори толкнула входную дверь. В окно он видел, как она идет по улице, мимо «Богвардов» с солдатами, в сторону метро, позабыв надеть шляпку. Хартман загасил в пепельнице окурок, вытянул из рукавов манжеты и пошел к портье, чтобы просмотреть список прибывших постояльцев, но на полпути замер на месте. Затем развернулся и почти бегом бросился к выходу.
— Дори!
Девушка обернулась. Короткие светлые волосы растрепались на ветру. Она откинула челку со лба и приставила ладонь к бровям, защищаясь от солнца. И как-то особенно стало заметно, что жакет ей велик, что его пора уже снять, что наконец-то пришло лето.
— Дори, — он вытянул руку, — я хотел сказать… Завтра же выходной. Так почему не поужинать вместе?.. Как вам такое предложение?
Лицо ее осветилось легкой улыбкой.
— Принято, — крикнула она и помахала шляпкой.
Москва, площадь Дзержинского, 2,
НКВД СССР,
17 мая
Глубокой ночью дверь в кабинет начальника 1-го управления НКГБ Ванина отворилась, и в проеме возникла скрюченная фигура его помощника, капитана Валюшкина. Стараясь передвигаться на цыпочках, замирая от скрипа паркетных досок, Валюшкин приблизился к кожаному дивану, на котором спиной к горящей на письменном столе лампе спал Ванин.
— Товарищ комиссар, — еле слышно проблеял Валюшкин, — Павел Егорович.
Тяжелое дыхание Ванина на мгновение остановилось, и он стал подниматься, невнятно бормоча: «Да не брал я, не брал». Потом он сел, прижал к лицу ладони, откинул их и поднял на Валюшкина красные глаза.
— И приснится же такая чепуха, — словно оправдываясь, хмуро проворчал он. — Чего у тебя, Валюшкин?
— Шифрограмма из Берлина. От Рихтера. Вы велели будить, если придет.
— Хорошо. — Ванин отбросил плед, которым укрывал ноги. — Давай сюда.
Валюшкин протянул телеграмму.
— И вот что, скажи, пусть… кто там дежурит, Аглая Ивановна?.. пусть она мне кофе сварит покрепче.
— Да я сам сварю, Пал Михалыч. — Круглая физиономия Валюшкина растянулась в улыбке. — Она там сморилась пока, прямо на столе.
— Ну, хорошо, давай. Да гляди, чтоб не остыл.
— Сей момент.
— Что-о?
— Будет сделано, Пал Михалыч. — Валюшкин бодро засеменил в приемную. Этого неуклюжего, лопоухого капитана двадцати восьми лет от роду Ванин забрал из госпиталя, где тот приходил в себя после осколочного ранения в грудь. Парня повысили в звании и комиссовали. Тридцатишестилетний Ванин как раз подыскивал себе кого-то вроде адъютанта — если не ровесника, то уж точно моложе себя, и растерянный, похожий на воробья энкавэдэшник, прошедший через мясорубку ржевских битв, привлек его внимание.