— Ать-два, ать-два, — высоко, как на параде, поднимала выпрямленные ноги.
Смех сменился всхлипами. Первой заплакала Валя, молоденькая, молчаливая, светловолосая, тоже жена полковника. Как-то сразу обмякла, как лилия без воды. Заплакала и Рита. Уселась на нары, как побитая кошка.
Только лётчица Лида по-прежнему безучастно смотрела на происходящее с высоты второго яруса нар.
— Регин, а ты, правда, в Париже была? — повернулась к Француженке Нина Тенцер.
— Была, — в мелодичном голосе звенящей ностальгией отозвались мечты и воспоминания.
— И по Монмартру гуляла?
— Гуляла.
— И в «Мулен Руж» была?
— И в «Мулен Руж».
— Что за «маляруш»? — презрительно прищурилась Валя, которую успели уже окрестить Уралочкой, за то, что к месту и не к месту она добавляла: «А у нас на Урале», — Интеллигенция, блин.
— Кордебалет, — пояснила Нина Тенцер.
— А-а, — все еще с оттенками недоверчивого недоумения в простуженном голосе протянула уралочка. — Ну и как он, кордебалет?
— Красиво, — с той же апатичной ностальгией ответила Регина.
— И что вы с хахалем твоим, французом, прям в самом Париже жили? — окончательно перехватила нить разговора у переводчицы Валентина.
— Недалеко от Сакре-Кёр.
— Где? — снова покоробило Уралочку незнакомое слово. — У нас на Урале говорят по-русски.
— Церковь в Париже, — снова нашелся ответ у Нины Тенцер. — «Сердце Христово» переводится.
— Так ты же с немецкого вроде переводчица, — смерила ее подозрительным взглядом Валька — Уралочка.
— Я и французский немного знаю.
— Фу ты — ну ты, — фыркнула Валька с нескрываемым пролетарским презрением ко всем этим цацам.
— А ты не фукай! — сверкнула смоляным взглядом Нина Тенцер. Решительно сдвинутые брови недвусмысленно давали понять, что она себя в обиду не даст. — Тебя никто встревать в разговор не просил.
Но Валентина пропустила последнюю реплику мимо ушей. Огни далёкого Парижа переливались в её воображении и разжигали любопытство. Ведь всё, что она видела до сих пор в своей двадцатилетней жизни — тракторный завод в родном Челябинске и ткацкая фабрика в Германии.
— Так тебя что прямо в Париже взяли? — продолжала допытываться Уралочка.
— Ночью пришли, — уклончиво подтвердила Регина, чем еще больше разожгла любопытство Валентины.
— Прямо в постели, значит? — ахнула она.
Регина усмехнулась и грустно кивнула.
— Прямо в постели.
— Вот и меня прямо в постели, — вздохнула Нина Тенцер.
— А что же твой генерал тебя не вытащил? — перевела любопытный взгляд на переводчицу Валентина.
— А что тебя никто не вытащил? — снова стрельнула в любопытную чёрными глазищами Нина Тенцер.
— Рожей не вышла, — миролюбиво ответила Уралочка, выдержав обжигающий взгляд молодой еврейки.
Это было неправдой. У Вальки были чёрные брови вразлет, высокие точеные скулы и чуть раскосые карие глаза с поволокой, с первого взгляда охмурившие разводного Кольку- Финна. По обаянию и авторитету на зоне с ним мог сравниться разве что Костя Бас, державший лагерь в своих сильных и красивых, как у атлета, руках.
— Лучше бы ты, Регин, американца охмурила, — отстала от Нины Терцер Валентина.
— Почему? — удивленно захлопала ресницами Француженка.
— Америка далеко, за океаном. Никакое НКВД не достанет.
— Так я же Поля люблю…
Самый неприхотливый цветок во Вселенной — Любовь — расцветает даже на камнях, порой даже ещё более неистово, чем в тепличных условиях. И теперь
аромат этого невидимого цветка разлился в промозглом помещении женского барака. А может быть, так тонко, едва уловимо, пахли духи Француженки.
Валентина почувствовала, наконец, что хватила через край и затянула:
«Сижу за решёткой в темнице сырой». К ней присоединялись сначала солдатки, потом весёлая полковничиха Рита, а затем и другие узницы.
Одна песня сменялась другой, такой же печальной, но от песен было даже легче, чем от слёз.
Когда иссякли и песни, заговорщицки улыбаясь, Валя Уралочка объявила соседкам по бараку «иду на разведку» и осторожно, как кошка в незнакомой местности, выбралась за скрипучие двери барака.
Есть люди, как ивы, — даже ураган их не сломает, а если уж вырвет — так с корнем.
Со всех вагонеток на Валю смотрели как на дурочку: хоть убей её, а всё равно будет радоваться непонятно чему. Редкий дар.
Не прошло и пятнадцати минут, как дверь барака распахнулась снова. С выпученными от страха глазами Валя прыгнула обратно на нары: