«А дядя не уедет без меня?» — беспокоился Валерик.
Но дядя помнил, с каким нетерпением черноглазый малец ждёт очередной поездки на Ишим и сам отыскивал взглядом: «Валерик, садись!»
Морозы начались как-то вдруг, нагрянули, как нежданные гости: любите и жалуйте.
Бригадир лет сорока, хоть и строгий, но заботливый, сам обратился к Нине:
— Нельзя тебе с ребёнком жить в палатке.
Обещал поговорить с местными.
Сдавать чужачке угол, между тем, никто не спешил. Неприязнь к свалившимся ни дать ни взять, как снег на голову, названным благодетелям была настолько стойкой, что не прельщала даже возможность подзаработать. Одна калмычка, впрочем, согласилась, хотя встретила постояльцев не слишком приветливо
— Возьмёте нас к себе? — под оценивающим недоброжелательным взглядом хозяйки саманного домика Нина остановилась на пороге. Будь она одна, не раздумывая, шагнула бы обратно, и бегом в весёлую комсомольскую палатку. Но руку сжимал сынишка, другую тянул вниз узелок с пожитками.
Кивком головы калмычка показала на широкую лавку у печки. Место неудобное, но тёплое. Зиму пережить можно.
На постояльцев сбежались смотреть три пары глаз — все в тяжёлых холщёвых платьях, как глазастые колокольчики — не разберёшь, где мальчонка, где девчонка.
Пока Нина была на работе, малыши, хозяйские дети и Валерик, играли под присмотром калмычки
Говорила она очень мало и всегда по существу, зато пекла вкуснейшие лепёшки из пшеничной муки. А Валерику перепадало каждый день и по стакану парного козьего молока.
Хозяйка держала две козы, и у детей всегда было отдающее специфическим запахом, но очень полезное молоко.
И к зиме Нина стала замечать, что сын посвежел и окреп.
Мыться в морозы было сущим наказанием и настоящей проверкой на прочность. Коренные жители, впрочем, приспособились и не испытывали в связи с этим неудобств.
По субботам калмычка грела большой чугун воды, извлекала его затем ухватом и ставила возле печи. Тщательно выгребала из печного отверстия золу, оставшуюся от кизяка, и стелила вместо них мокрую солому. В это пышущее жаром отверстие нужно было, как рак в нору, пятиться голышом, стараясь забраться поглубже.
Калмычка доставала из печи детишек, красных, как варёные рачата, стегала их веником из соломы, споласкивала водой, после чего с чистой совестью могла и сама взгромоздиться на солому.
Валерика Нина купала в избе, по местным обычаям. Сама же раздеваться при семье стеснялась.
Вдвоём с Зиной они уносили котел с кипятком за дом, где выстелили себе банное местечко соломой, и там, стуча от холода зубами, поливали друг друга горячей водой.
Ещё сложнее зимой было отбивать камень от оледеневших берегов Ишима, таких высоченных, что, казалось: стоишь на крыше тех самых башен из светлого будущего, о котором мечтала Зина. Только внизу не облака, а лёд.
— Ты хотела бы увидеть будущее? — спросила как-то Зина.
— Зачем? — удивилась Нина.
Измученные работой подруги сели прямо на снег над расселиной, в которой на дне пропасти замер на зиму Ишим.
— И стыдно признаться, я же всё-таки комсомолка, — отвела глаза в сторону Зина. — Да только тяжело мне. Платят копейки, это ты к тяжёлой работе привычная, а я уже жалею, что приехала. И старалась не думать об этом. Ночью перед сном закрываю глаза и представляю, какой здесь будет город, и какие в нём будут люди. Только этим и спасаюсь. Знаешь, в нём будет много- много- много белых роз. Именно белых, и на клумбах, и так.
— Только белых? — удивилась Нина.
— И город тоже белый. Может быть, с тёмно-синими стеклами. Да, белых-белых…
— Почему?
— Не знаю, хотя бы в память об этой зиме. Радуюсь за этих людей из светлого будущего, и забываю, что холодно и руки все в мозолях…
Зина хотела было даже снять мужские рукавицы (отец дал с собой), чтобы было нагляднее, или хотя бы одну. Передумала. (Зябко).
— Вот придёт весна, и убежим! — зажглись вдруг в глазах Нины озорные огоньки.
— То есть как так «убежим»? — растерялась Зина.
— А вот так, — усмехнулась подруга.
— Не знаю, Нина. Не по-комсомольски это. Дожить ещё надо до весны…
Но до весны теперь, как до луны, на которой однажды тоже поселятся люди.
Темнело теперь слишком рано, чтобы задерживаться где-нибудь вне дома хотя бы на минутку. Только в пору зимнего солнцестояния и понимаешь, как дороги мгновенья, когда, казалось бы, только-только путь твой освещало тусклое солнце, и вот уже над мерзлотой загораются хищными взглядами первые звёзды.