Она проводит похожие друг на друга дни, жалея, что не понимает, где ошиблась, но в полной уверенности, что сделала бы так же снова: она не может представить себе жизнь без него, жизнь, где ее любимое лакомство — не клубника. И поэтому она упрекает себя за эти грезы наяву — неотправленные письма и обыгрывание момента ее освобождения, — потому что все это бессмысленно. Он связал все концы так крепко, что до тех пор, пока он не передумает, есть только такая жизнь, и никакой больше.
Но грезы приносят и облегчение. Она позволяет мыслям двигаться в этом направлении, слишком измученная, чтобы вернуть их к здравому смыслу. В том, что он прячет ее, заключается некоторое освобождение, и она не принимает участия в этом мире. Ее разум может свободно витать, не обремененный попытками вставить следующую фотографию в рамку или отыскать наименее банальный снимок.
Некоторые из отметин на бедрах уже зажили, и она проводит пальцами по их серебристому следу. Они напоминают ей капли дождя, стекающие по оконному стеклу и оставляющие за собой следы из них самих. Жаль, что она сделана не из стекла, могла бы легко скользить по поверхностям. Но быть такой хрупкой — все равно что жить с сильным похмельем. Когда нет уверенности, сколько весит та или иная вещь. Пришлось бы жить очень осторожно, чтобы не упасть и не разбиться. Однако, если она стеклянная, тогда ее шрамы — это паутинка, рисунок на стекле, а не капли дождя. Забытые нити спутывали ее ноги, держа колени у бедер, словно веревочки у марионеток. Но она отбрасывает эту мысль: она устала оттого, что ее разум утаивает от нее правду. Ибо шрамы — это не причудливые метафоры или завуалированные пейзажи, они вообще ни на что не похожи.
— Ложись на кровать.
Ему нравится, что ее слова звучат резко и властно. Будто она очистила себя от всех эмоций, свалив их в кучу на дальней полке в шкафу, и она роется в этой куче, когда ей требуется что-то особенное. Эмоции на все случаи жизни.
Он лежит на спине и ждет. Она делает глоток вина, ставит бокал на тумбочку, и он ловит ее за руку и притягивает к себе. Она целует его с открытыми глазами. Они вглядываются друг в друга, находясь слишком близко, чтобы что-то разглядеть. Она закидывает одну ногу ему на живот — у нее на губах вкус красного вина, — и когда она отстраняется, он чувствует, как между ними врывается прохладный воздух. Он дергает ее обратно вниз, и они занимаются сексом, будто дерутся. Она царапает его. У него вырывается стон. Он хочет отшвырнуть ее от себя и в то же время подмять под себя. От вина весь мир кажется мягким. Он не чувствует, что когда-нибудь кончит.
И вдруг все кончено. Покрытый потом, который холодит разгоряченное тело, он переворачивается, чтобы посмотреть на нее. Она подрагивает. Он сам не знает почему. Он кладет руку ей на бедро и чувствует шрамы, протянувшиеся вверх по ноге.
— Я же велел тебе не делать так больше.
Она пытается отползти, но он крепко держит ее.
— Клэр, не надо так делать. Это неправильно.
Порезы у нее на ногах прибавляются. Она объяснила, что так измеряет свой болевой порог, будто это обычное дело. С чего бы ей вдруг захотелось причинить себе еще больше боли? Ситуация и так достаточно сложная для них обоих.
— Если ты сделаешь так снова, мне придется наказать тебя.
Она фыркает и отпускает его.
— Вот не буду больше покупать тебе табак.
— Да пошел ты!
Но ругается она без всякого чувства, и он знает, что победа за ним. Больше она не будет резать себя. Почти так же сильно, как эти порезы, ему не нравится, что она курит. Запах, обволакивающий ее тело, напоминает ему о матери: от нее пахло так же, будто она явилась из более будоражащего места, которое находится не здесь, но где она предпочла бы быть. Аромат льнет к пальцам Клэр и преследует Энди, куда бы он ни пошел.
— Клэр, что я могу сделать для тебя самое худшее?
Он приподнимается на локте и подпирает голову рукой. Другой рукой он распутывает ее волосы. Несколько прядей застряли в уголке рта, и он высвобождает их Какой же это красивый вид!
— Не знаю.
— Я бы никогда этого не сделал. Что бы это ни было, Клэр, я никогда не поступлю так с тобой.
Она вроде как собирается кивнуть, но движение замедляется, поглощенное подушкой.
— И это прекрасно, — говорит он.
Она отворачивается от него и протягивает руку за бокалом вина.
— Это мы, — продолжает он, отвечая на ее незаданные вопросы.