Он ненавидит себя за то, что дал ей пощечину, напугал ее. Он не хочет поступать так опять. И не может притвориться, что все произошло случайно: он дважды ударил ее, хорошенько подумав, прежде чем дать каждую из этих пощечин. И с какой стати она решила, что ее мать чем-то отличается от его матери? Не поедет она никуда и не станет искать ее.
Когда он просыпается ночью, первая мысль, которая приходит ему на ум: рядом с ним спит Клэр. А что будет дальше? Ситуация не из приятных. К тому же неудобная. Когда он находится не дома и ее нет поблизости, он представляет, что она рядом с ним. Что бы она сказала о странном наряде этого человека в поезде? Какой сыр она выберет в гастрономе — твердый или мягкий? В школе он ловит себя на том, что говорит о ней слишком часто. «Когда же ты познакомишь нас со своей таинственной Клэр?» — спрашивают коллеги. Что она о них подумает? А они о ней? Ее постоянное присутствие в квартире изматывает. Тоска по ней, когда они расстаются, изматывает еще сильнее.
Но он жалеет, что ударил ее. Хотя было так чертовски приятно заставить ее понять, но обычно он не такой. Не стоит даже в мыслях допускать такой поступок: это была ошибка. Ей не нужно бояться его. Он сделал все возможное, чтобы они оба знали, чего ожидать от наступившего дня. И самое прекрасное в этой ситуации — каждый из них знает свое место.
Он встает, и она снова засыпает. Он принимает душ, а она лежит с закрытыми глазами, наслаждаясь нагретыми простынями, зная, что сегодня у нее нет никаких дел и нет причин вставать. По мере того как пробуждается ее тело, она вытаскивает себя из-под простыней. Иногда по утрам присоединяется к нему в душе, иногда — нет. Он делает ее фотографию и уходит. А потом начинается ожидание. Она переходит из комнаты в комнату, пытаясь поспеть движение солнца, наступая на солнечные «лужицы» и надеясь увидеть, как что-то меняется. Она берет вчерашнюю фотографию и прикрепляет ее к стене. Вырезает буквы из газеты и складывает из них английские слова. Достает аккордеон, растягивает и сжимает мехи, заставляя его издавать скорее шум, чем мелодию, скорбные вопли, вполне соответствующие ее настроению. Она играет для комнатного растения и телевизионной башни. И никогда не играет для Энди.
Вот уже несколько недель у книжного стеллажа в полиэтиленовом пакете стоит еще один его подарок — пазл, к которому она так и не притронулась. Она не относит себя к любителям пазлов. Когда в конце концов она решает, что, возможно, все-таки относится к таким людям, она закрывает глаза и достает коробку из пакета. Так же, с закрытыми глазами, она открывает коробку и кладет крышку на пол рядом со столом, картинкой вниз. Она не хочет знать, какую картинку предстоит сложить. Она так изголодалась по разгадыванию какого-либо замысла, что ей требуется дополнительный стимул для доведения занятия до завершения.
Она опрокидывает коробку с фрагментами пазла на стол. Сделанные из картона, они очень легкие. Как развлечение они давно вышли из моды, потому что мало чего дают. Похоже, пазлы не являются чем-то существенным в мире, где каждый хочет получить что-нибудь материально ценное. Делая покупки, люди хотят приобрести нечто весомое, будто легкость — это недостаток. Но в отношении людей недостатком как раз является вес. Ей нравится раскладывать по полочкам противоречивую природу людей. Это занятие успокаивает. Она поднимает руку, и та остается поднятой. Она роняет ее обратно на стол. Кажется, собственные руки ничего не весят, как и голова. Она ставит локоть на стол и опускает голову на ладонь, стараясь перенести тяжесть с шеи на ладонь. Но ничего не получается: голова никак не хочет наливаться тяжестью.
Отодвинув стул от стола, она смотрит на ноги. Приподнимает одну ногу и дает ей свободно упасть, потом поднимает другую. И та и другая нога ударяется об пол с удовлетворительным стуком, и все же не чувствуется, что у них есть хоть какой-то вес. Она утыкает пальцем в бедро, а когда отнимает палец, кожа будто нехотя приобретает свой прежний вид. Она не пружинит, и возникает впечатление, что под ней ничего нет. Она пустая. Клэр идет в кухню и достает из ящика нож. Он кажется тяжелым, будто это может оказаться важным, и она вспоминает слова Чехова. Хотелось бы, конечно, чтобы на стене висело ружье, но его нет, а есть только этот тяжелый нож, и она постоянно возвращается к нему.