Она не имела рассерженного вида. Она не говорила о свиданиях, которые он пропустил. Она приготовила очень славный маленький ужин, который подала сама и разделила с ним.
— Теперь, — сказала она, — я хочу, чтобы ты мне часок попозировал. Я давно говорила, что хочу сделать твой портрет.
— Но что за идея! — возразил он. — Почему именно нынче вечером? Ты ничего не увидишь.
— Мне достаточно хорошо видно, чтобы сделать рисунок карандашом. Сиди смирно.
Пока он позировал ей, она рассказала ему про чай, на котором была днем.
— Была мадам де Ноэль, она прелестна; она рассказывала про Барреса, очень хорошо. Затем Жан Кокто, Питоевы…
У Симоны был большой талант подражать; она воспроизводила не только голос и жесты, но она импровизировала для каждого лица его тирады — совершенно правдоподобные.
— Был также испанский поэт, он читал нам сонеты. Не хочешь ли, я тебе прочитаю испанский сонет?
— Разве ты знаешь по-испански?
— Ни слова. Но ведь никто не понимал, и это будет то же самое. Я передам тебе атмосферу.
— Это правда, — сказал Бернар, когда она замолчала. — Это очень большой поэт… Покажи мне рисунок.
— Еще пять минут. Твой рот очень труден.
— Но как ты прелестна! — воскликнул Бернар с искренностью, прямой и наивной.
— Ты находишь? — сказала она. — Правда? И если бы ты меня потерял, ты бы обо мне пожалел?
— Но я тебя не потеряю.
— Но все-таки, если бы ты меня потерял? Ты думал бы обо мне? Долго? Сколько? Месяца три? Но я и в этом не уверена. У тебя нет никакой памяти. Я через тридцать лет смогу тебя нарисовать, подражать твоим жестам. По существу ты совсем не артист. Но я люблю тебя таким, каков ты есть. Я не хотела бы ничего изменить в тебе, даже твоего отвратительного характера. Не старайся смотреть на часы, сегодня вечером я буду неумолима. Я сегодня дома одна и могу вернуться в четыре утра, если захочу… Да, я знаю, ты рано встаешь. Ну и что же? Ты будешь усталый.
Она задержала его до рассвета. На улице Жоффруа они нашли ночной автомобиль, возвращавшийся в гараж.
— Двадцать четыре, улица Университета, — сказал Бернар.
Она жила в доме № 14, но всегда немного не доезжала. Когда они пересекали Сену, Бернар слегка вздрогнул. Симона прижалась к нему, очень молчаливая. Он закрыл глаза. Автомобиль остановился. Он помог Симоне сойти. Это было серое печальное утро. Ящики с мусором стояли вдоль тротуара. Улица была пустынна.
— Когда же теперь? — спросил Бернар.
Она быстро вынула письмо из своего мешочка, протянула его Бернару и убежала. Через мгновение тяжелая дверь громко захлопнулась. Бернар простоял несколько мгновений на тротуаре, весьма удивленный. Затем, снова войдя в автомобиль, он сказал шоферу: «К самому Сен-Лазару» — и разорвал конверт.
«Это, Бернар, прощальное письмо. И по настоящему вы меня больше не увидите. Не пытайтесь заходить в мастерскую — вы там никого не найдете. Не пишите мне — я не буду читать ваших писем. Я чересчур страдала и не хочу больше страдать. Я не думаю, чтобы вы понимали, до какой степени я вас любила. Это отчасти и моя вина. Я ненавижу мелодрамы и напыщенность и всегда шутила, когда бывала очень несчастна. С вами ужасно то, что вас нельзя целиком захватить, ваша настоящая жизнь в другом месте, и я не могу этого перенести. И, однако же, я вас люблю. Я вас люблю по причинам, которые вас очень бы удивили. Я вас люблю потому, что ваши плечи напоминают плечи египетских статуй, потому что вы наивны и молоды даже в вашей всегдашней щепетильности, которую я нахожу такой глупой. Я вас люблю, потому что вы сказали о моей красоте несколько очень красивых фраз, которые вы, конечно, забыли, но которые я буду хранить всю мою жизнь. Я тебя люблю, потому что к тебе идет — наслаждаться. Я могла бы любить даже и вашу холодность. Но что меня возмущает и что меня отрывает от вас — это когда вы хотите убедить себя и других, что эта холодность чувства, эта преданность вашему делу, что все это добродетельно. Это для вас естественно, мой дорогой, и в этом — все. Вы любите говорить себе, что вы родились, чтобы быть праздным философом, что вы принимаете всю свою деятельность как страдание; это неправда, вы это любите, вы родились для этого. Вы живописали мне вашего деда, вы будете таким же, и довольно скоро. Вы можете мне верить, я очень проницательна, когда дело касается вас. Ваше самоотречение есть одна из форм эгоизма, это только более красивое название.
Все это я хотела вам сказать потому, что я приняла бы вас таким, каковы вы есть, но не нужно играть на двух досках. Гораздо позднее, если вы меня не совсем забудете (с тобою ведь все возможно), вы, может быть, начнете понимать, что вы пропустили большую любовь. А это всегда очень досадно. Вы женитесь на какой-нибудь молоденькой девушке из ваших мест. Она будет страшно несчастлива. Может быть, это она не слишком заметит, ибо она не будет знать самого вкуса счастья. Я буду долго жалеть о вас, но лучше сожаление, медленно потухающее, чем жизнь, исполненная сомнений, ожиданий и разочарований, которая была моею жизнью с тех пор, как я вас узнала. Прощай, мой бесценный. Я рада, что у меня хватило мужества, я любила только тебя, я люблю тебя».