Я была свидетелем этого постоянно. Но не будь я его постельной игрушкой, не получила бы то, чего хотела.
Рука опустилась на крепкую грудь и очертила линии, ведя пальцами вверх.
- Чем ты занята, Татлим*? Спи, - Давид перехватил мою ладонь и откинул вниз.
Он знал, что я не могу проронить и слова. Не могу уже пять лет произнести хоть звук. Голос пропал, умер вместе с моей девочкой.
Но это не помешало уже через год выучить турецкий, чтобы хорошо понимать для чего меня привезли в этот дом.
Я никогда не забуду того дня. Вернее полугода, который провела в аду. Тюрьма - это ад, а женская колония - это самая настоящая яма, дна которой не видно.
Поворачиваюсь к окну и прислушиваюсь к звукам прибоя. Это опять успокаивает, но боль это не просто кровоточащая рана в груди. Моя боль - это дыра в грудине. Там, где когда-то было сердце.
Из неё сочится кровь, и тонкими струйками стекает по телу. Ошмётки мяса уже посинели, а место, где должно было быть сердце сгнило напрочь. Точно так же, как мой ребенок в сырой земле.
Когда я попала в колонию, была уверена, что меня либо прирежут, либо изнасилуют. Такие ужасы в голове роились всю дорогу этапирования. Потому что видела, как на меня смотрели такие же преступницы, как и я.
Они выжигали меня глазами, и даже если бы я могла говорить, не поверили бы в то, что не я убила свою девочку.
Им нужна жертва, и они её нашли. Меня макали головой в туалет, заставляли жрать гниль, избивали до полусмерти, а конвоиры плевали на это. Смотрящие молча наблюдали за тем, как меня постоянно дубасили, сгоняя всю злость.
Но я даже не сопротивлялась. Молча ждала, когда наступит момент, и я смогу показать, что не стоит поступать так.
Я долго готовилась, и в один из вечеров, когда все вернулись на нары, обеспечила себе прекрасное представление.
Пока твари дохли от тлеющего угля в камере, я спокойно дошивала сотую пару заготовок. Ждала момента, когда разразится сирена и всех погонят во двор в клетку.
Ровно через час это и случилось.
Естественно никто и не подумал, что такая терпила, как я способна украсть уголь для печей со склада и устроить пожарище. Да и кто найдет его остатки, если горело оно в дерьме. В том самом туалете, куда меня так любили окунать головой. Грязная дыра в полу, в которой плавала их смерть.
Жаль, конечно, что тварей откачали. Они вернулись обратно, но застали пустоту. Мстить было уже некому, а на моём месте, под моим именем была бомжичка, которую привезли прямо из улицы.
К тому времени Давид забрал десятерых молоденьких девочек для своего борделя. В их числе была и я.
- Как зовут? - на ломанном русском спросил Беслан, и приподнял мой подбородок, изучая взглядом лицо.
Его хозяин сидел в инвалидном кресте и смотрел на пятерых девушек, в числе которых была и я.
- Эвелина. Она немая. Поэтому вам проблем точно не принесет. А нам она уже их устроила.
Я никак не отреагировала на слова начальницы тюрьмы, а продолжала смотреть в глубокие карие глаза парня, который держал горячими пальцами мой подбородок.
- Красивая, - прошептал Беслан, и резко отпустил.
Остальные дуры тряслись и не понимали, что происходит. Они боялись этих людей, а я видела в них совершенно другое. Это был мой способ получить новое имя, и если получится, лицо.
А для этого я должна делать всё, что мне прикажет тварь в инвалидной коляске.
Давид не был старым, дряхлым мужчиной на вид. Он был устрашающим и нагоняющим ужас. Густые брови, низко и глубоко посаженные глаза серого цвета, которые обрамляли пушистые черные ресницы. У висков проседь, как и на щетине.
В первый же вечер, когда мы приплыли на корабле в Стамбул, он пожелал видеть именно меня.
Страха не было. Перед глазами стоял опять красный. Поэтому, когда меня повели к нему, я не думала ни о чем, кроме того, что первая ступень пройдена, и я выбралась из колонии, даже раньше, чем планировала.
Когда другие девушки встали снова перед своим новым хозяином, стали заливаться слезами и просить их отпустить. Сюда приволокли не только молоденьких зечек, но и вероятно, глупых дур, которые решили искать хорошей жизни в Турции.
Каждая что-то орала, некоторые падали на пол и умоляли отпустить их, пока я молча смотрела на узор ковра, что висел на стене. Красивый ковер, огромный палац с рисунком, в котором было много красного.
- Эй! Ты! - я медленно повернула голову, и посмотрела на женщину в хеджабе.
Она ткнула в меня пальцем, и что-то говорила Беслану. Парень, как и всегда, стоял над своим господином, который упивался тем, как девочки валялись по полу и молили их отпустить.