Другой случай был при мне.
Директор одного далекого от столицы клуба, польщенный тем, что у него выступит московский поэт, автор «Гренады», громовым ликующим от восторга голосом объявил:
— Среди нас присутствует и сейчас перед вами выступит известный поэт Михаил Светлов.
— Весьма известный, — тихим голосом поправил директора поэт, слегка привстав и наклонившись над кумачовым столом.
Публика засмеялась, зааплодировала, поняв, что в устах Светлова эта поправка вовсе не означала: ты цени меня еще больше, чем ценишь, я не просто известный, а весьма известный. Поправка эта означала: да к чему вообще эти «известный», «знаменитый», «ведущий». Не проще ли… без них!
Еще пример. Михаил Светлов был за простоту, но не терпел грубости.
Как-то один самовлюбленный молодой человек, желая сразу же перейти с Михаилом Светловым на дружескую ногу, стал его называть «Миша», «Мишенька», «Мишук». Светлов терпел, терпел, но, наконец, не выдержал и сказал: «Зачем же так официально «Миша», не лучше ли проще — «Михаил Аркадьевич?..»
В необозримо широком кругу друзей и доброжелателей он слыл острословом и весельчаком, душой застольных бесед и самым желанным гостем в каждом доме. Некоторые люди видели в нем только эту сторону его таланта, но не видели других его сторон, а таким образом его сути. Суть в том, что это был человек, озаренный изнутри, изящный, отзывчивый, дружелюбный, в нем постоянно шла работа мысли, всегда шел поиск добра — для людей. Глубина этой работы была скрыта от поверхностного взгляда.
Свои стихи и песни Михаил Светлов рассматривал как один из самых верных способов нести людям добро. «Я вижу — на краю стихотворенья заплаканная девочка стоит», — пишет он, имея в виду утешить эту девочку, поговорить с ней по душам.
Ему близка грусть украинского парня и отвага Лизы Чайкиной. Он вхож в любую эпоху и к любому народу. И везде он свой. Со всеми народами он сидит за круглым столом планеты. Так ему сподручней всего.
Свои статьи, рецензии, свои устные выступления Михаил Светлов никогда не рассматривал как истину в последней инстанции. Он усаживал читателя-собеседника рядом, брал его под локоток, беседовал с ним, советовался о том, о сем. «В чем прелесть талантливого человека? В том, что он умеет беседовать». Да, Светлов именно беседовал. В статьях Михаила Светлова мы слышим переливы негромкого, убедительного своей душевностью голоса. У поэта, как у каждого человека, есть свои симпатии и антипатии. Он их и не скрывает. Он вызывает собеседника на спор, на несогласие.
Проза Светлова так же самобытна, как и его поэзия. Он и здесь сказал свое, ему одному принадлежащее слово.
В его улыбчивых и тонких пьесах, сказках, статьях, рецензиях, выступлениях нет претящей читателю категоричности и менторства. Михаил Светлов как бы делится с другом сокровенными мыслями и просит его внимания.
И он имеет право на это внимание.
Пьесы его («Сказка», «Двадцать лет спустя», «Бранденбургские ворота» и другие) населены в основном молодыми людьми. Эти люди действуют и спорят, дружат и любят. И что самое характерное для них — они мечтают. Да, герои Светлова — бойцы, строители — мечтают! Пьесы Михаила Светлова романтичны, проза в них перемежается стихами и песнями. Пьесы эти своеобразны настолько, что мы вправе говорить о «театре Михаила Светлова».
Перед нами, какого бы жанра литературы мы ни коснулись, обаятельный человек. Как объяснить, что такое обаяние? Никому это не удавалось. И мне, очевидно, не удастся. Обаяние потому и обаяние, что объяснить его — равно как и поэзию — невозможно.
Казалось бы, мы хорошо были знакомы с книгами Михаила Светлова. Но вот идет время, и мы как бы заново знакомимся с его наследием. И наше представление о Светлове обогащается. Во весь рост встает перед нами этот скромный, можно сказать, застенчивый, но в то же самое время отважный, умный, добрый человек.
Здесь, в этой книге, Михаил Светлов живет полной жизнью: он работает, мыслит, мечтает, улыбается, смеется, хохочет, ненавидит, любит, дружит… Трудно перечислить все, что ждет здесь читателя, если он внимательно прочитает эту умную, веселую, грустную, драматическую книгу жизни нашего поэта.
Одно могу сказать: завидую читателю, который впервые прочтет эту книгу. Его ждет встреча не только с новым поэтом, но и с новым — притом верным — другом.
Встреча с поэтом — это встреча с его поэзией.
Пусть читатель с добрым сердцем доверчиво войдет в эту книгу, как входят в дом к старому другу. Хозяин дома встретит его радушно, поделится всем, что у него есть. А у него есть многое. Он побеседует со своим гостем запросто, душевно, по-дружески, по-светловски, как он это делал с нами, его современниками, имевшими большое счастье общаться с этим человеком из сказки.
Искусство — это беседа. Это Пушкин, который с вами разговаривает.
Обязанность поэта — быть интересным собеседником.
В чем прелесть талантливого человека? В том, что он умеет беседовать с людьми.
За годы моей литературной работы у меня выработалось правило — пиши так, как будто ты сидишь и разговариваешь с читателем за одним столом.
Доходят до моего читателя только те стихи, в которых я сердечно беседую с ним.
МОЯ БИОГРАФИЯ — ЛЮДИ
Речь на творческом вечере
Мы уже давно привыкли к той мысли, к той абсолютно точной формулировке, что свет проходит триста тысяч километров в секунду. И мы нисколько не удивляемся этому. Но мы очень удивляемся, когда нам самим неожиданно стукнет шестьдесят обыкновенных лет.
Я уже почти полгода удивляюсь этому событию. А скорость световых лет меня по-прежнему не удивляет. Потому что скорость световых лет — это не моя биография.
Моя биография — это люди, с которыми я встречался и с которыми я больше никогда не встречусь. Моя биография — это разрушающийся дом, на месте которого будет построен новый, с горячей водой и подъездами, где работают лифтерши, не замечающие поцелуев влюбленных. Моя биография — это кирпич, который не знает, какой новый следующий кирпич ляжет на него. Моя биография — это каменщик, который никогда не будет жить в доме, который он построил.
Я прожил шестьдесят лет. Это очень много. Что же я завоевал за эти годы? Я завоевал себе право не иметь права писать плохо. И я нисколько не завидую тем, кто завоевал себе право писать плохо. Насколько у меня хватит сил, я буду стараться не попасть в их обширное воинство.
Я долго думал: что мне запрещено в моем деле, в моей профессии? И я понял — мне разрешено все, за исключением одного совершенно точного правила: нельзя переходить грань искусства. Если тебе мала площадь искусства, передвинь эту грань на несколько метров или на несколько километров, но только не переходи ее! Иначе получится как у Гоголя в его гениальном рассказе «Портрет». Портрет вылез из рамы, и никакая милиция с ним не справится.
Учитель — это не тот человек, который тебя чему-то учит. Это тот человек, который помогает тебе стать самим собой. Когда я говорю и думаю о молодежи, мне хочется посоветовать только одно — так когда-то советовала мне боя бабушка: ты обязательно точно застегни верхнюю пуговицу, потому что иначе нижнюю пуговицу некуда будет деть, и ты останешься человеком с лишней пуговицей.
И поэтому неталантливые молодые люди дико обрадовались появлению застежки «молния» — нечего ни застегивать, ни расстегивать.