Так бывало и раньше, и Иннокентий приготовился поскучать полчаса в душной
игровой комнате, пока Нина Макаровна будет рассказывать, как хорошо обо всех нас
заботится наше государство.
Он сидел, скучал, глядел в окно: сначала там умывалась кошка, а потом кошка
куда-то ушла, и больше ничего не происходило, цветы только росли и чахли, потому что
август был такой же жаркий, как и июль.
Риточка толкнула Иннокентия и прошептала ему на ухо:
— Ты слушай! Она сказала, что тех, у кого нет мамы или папы, отберут!
Иннокентий посмотрел на Риточку. Риточкины глаза были совсем круглые, а губы
дрожали и готовились распуститься в плаче.
— Ты только не нюнь, — сказал Иннокентий. — Ты, наверное, ошиблась и что-то не
так поняла.
И стал слушать Нину Макаровну.
— Это делается исключительно ради вашего блага, дети! — весело говорила Нина
Макаровна. — Дети, которые растут в неполных семьях, у которых нет мамы или папы,
часто потом очень страдают! Они вырастают нравственно неполноценными людьми, или с
какими-то отклонениями от нормы! Вы же знаете, какое у нас заботливое государство, и
как оно заботится о том, чтобы всем, всем было хорошо! И то, что принят такой мудрый
закон, и теперь все дети будут жить одинаково хорошо, и те, у которых есть мамы и папы,
и те, у которых их нет…
— Это не про нас, — шепнул Иннокентий Риточке. — У нас же есть и мама, и папа,
они просто с нами не живут. А так же они же есть…
Риточка жила вдвоем с мамой.
— Вот увидишь, отберут!
Права оказалась Риточка, а Иннокентий ошибался.
Даже на прогулку их сегодня не повели.
В группу пришел заведующий и две тети. Заведующий сказал:
— Дети, Нина Макаровна вам все рассказала, и, надеюсь, вы все поняли. Нина
Макаровна всегда очень понятно объясняет. Сейчас вы соберете свои вещи, сядете в
автобус и поедете в ваш новый дом. С вами будут Нина Степановна и Анна Петровна, —
заведующий показал сначала на одну тетю, а потом на другую.
Ехидина Танька разревелась.
Заведующий стоял совсем рядом, и тихо сказал одной из теть – Иннокентий еще
не запомнил, кого из теть как зовут:
— Большинство детей старшей группы в садик уже не ходят, их на лето забрали
родители или бабушки с дедушками. Так что вам еще первого сентября предстоит…
А тетя тихо спросила:
— А эти, кажется, все наши?
274
— Все, — сказал заведующий.
И эти все, кроме Иннокентия, теперь ревели. Иннокентий пока крепился, хотя ему
тоже очень хотелось плакать. Он вспоминал, как баба Вера приходила за ним в садик, с
Микки, и с Фифой, и обещала подарить щеночка из следующего помета, и как папа учил
Иннокентия играть в компьютерную игру "Пиратские сокровища", и даже как дядя Вова
жарил на завтрак такую вкусную яичницу с колбасой и красным перцем…
Нина Макаровна и две новые тети ходили по группе и утешали плачущих детей,
подталкивая их к выходу. Заведующий смотрел, и губы его кривились.
Неслышными шагами в комнату вошла старшая медсестра, подошла к
заведующему.
— Может быть, не стоило так резко, сразу, и всех? — спросила она. — Хоть бы с
родителями попрощаться дали бы…
— Закон, Катерина Ивановна, — вздохнул заведующий. — И из дому увозить
каждого – это же какой расход бензина получится, какие затраты! И так колоссальные
средства ушли на строительство, на экипировку…Кроме того лучше, если в школу они
пойдут все вместе из их нового дома.
— Из приюта, — буркнула старшая медсестра. Две слезинки выкатились из ее глаз,
потекли по щекам и затерялись в уютных складках двойного подбородка.
— Ну, зачем вы так, Катерина Ивановна! — сказал заведующий с укоризной. —
Какой же это приют, это многосемейный детский дом, так по закону называется. Их
организуют в семьи, и в каждой семье будут папа и мама, и дети разного возраста. Все
будет хорошо, Катерина Ивановна, и детям будет хорошо, когда они привыкнут… А
настоящие родители будут приходить их навещать, если захотят, конечно…
— А вот это лучше бы запретили, — сказала Катерина Ивановна и вытерла щеки
ладонью. — Чего детям каждый раз душу-то по новой рвать?
— Моя мама приедет за мной, приедет, она мне обещала! — кричала ехидина
Танька. Она валялась на полу ничком, уткнувшись в ладони, и лягала Нину Макаровну,
пытавшуюся поднять девочку. Пожалуй, впервые в жизни Иннокентий ехидину Таньку
пожалел.
Риточка уже не плакала, только всхлипывала.