. Никакие словесные описания не заменят нашему потомку того, что увидит он на любительской фотографии.
Ему то именно бросится в глаза, что сегодня нашему глазу - совсем незаметно, что кажется заурядным, "без замысла" выбранным фоном - тот обиход современной жизни, по которому взгляд современника скользит не задерживаясь.
Вернемся к началу стихотворения - к незамысловатым сюжетам фотографий любителя:
Фотографирует себя
С девицей, с другом и соседом,
С гармоникой, с велосипедом,
За ужином и за обедом,
Себя - за праздничным столом,
Себя - по окончаньи школы...
Гармоника, велосипед... Ведь это как раз те самые предметы, которые уже сейчас на наших глазах становятся вполне явственной приметой совершенно определенного "места, времени и действия", они с несомненностью запечатлевают век и потому уже не впустую присутствуют на фотографиях.
И даже традиция фотографирования "за праздничным столом" - черта сугубо мещанского, казалось бы, обихода - не безразлична для историка. Вот перед нами любительский снимок 1913 года - частная семья за праздничным столом. Среди гостей совсем молодой человек, ставший впоследствии одним из известнейших наших филологов - Б. Томашевский. Да, историко-литературная ценность снимка от этого обстоятельства увеличилась, он приобрел особую важность для биографов выдающегося ученого. Но и кроме этого специального аспекта, снимок имеет более общий исторический интерес. Он внятно и выразительно рассказывает о своем времени: не только одежда - сами жесты, позы сидящих за праздничным столом, само, так сказать, их "построение" перед объективом - все связано с этим именно временем, с этим десятилетием, все отлично от десятилетий предыдущих и последующих.
И еще одно немаловажное обстоятельство, говорящее в пользу неуважаемого любительского жанра - молодые люди, собравшиеся в тот год за праздничным столом, ведь еще не знали, кто именно из них своим присутствием на снимке повысит его ценность для потомков. Фотография, сделанная "без замысла", ради собственного удовольствия, с течением времени осмыслилась. Но если даже ни одно лицо не выделится на ней впоследствии крупным планом, все равно она останется свидетельством времени, законной частью массовых источников по истории общества, создаваемых им самим ежечасно.
Фотографии напоминают слои разных времен, обнаруживающиеся на высоких обрывах и так внятно рассказывающие геологу о сменившихся эпохах. Проборы, усы, воротнички отложные и стоячие, покрой сюртуков, прически и шляпы женщин. И лица, лица... И надписи, запечатлевшие и принятые образцы письменного общения, и свойственные времени формы отношений между людьми. На фотографии молодой человек в форме инженера-путейца: "Дорогому, симпатичнейшему и добрейшему "дядьке" - Леониду Львовичу на добрую и по возможности долгую память от горячо любящего "племянника" - недостойного Вани С. Никогда не забуду тех приятных препровождении времени, когда вы в тяжелую годину общих для нас испытаний горячо откликнулись на мое горе и радушно принимали к себе как родного в чужом для нас городе и как мы развеяли тогда за стаканом чаю тяжелую тоску, сковывающую все наши действия. Одно ваше теплое слово или ласковый взгляд тотчас же развеевал все горькие сомнения и давал бодрость для дальнейшей жизни... 14 января 1916 года".
"Дочери Майке для сведения. 14 сентября 1934 года" - на фотографии еще более молодой человек, красноармеец-дальневосточник. Еще один снимок: две девочки в неуклюжих клетчатых платьях оперлись на этажерку с цветком. Здесь столкнулись два времени - реквизит провинциальной фотографии отстает на несколько десятилетий от времени, когда сделан снимок.
На обороте надпись "Нюра и Дуся снимались в 1928 году апреля 16 дня, воспоминали о далеком прошлом".
И тот же год: на пороге бревенчатого дома, срубленного из отличного соснового строевого леса, коротко стриженные девушки в полосатых физкультурных блузках, мужчины в кожаных френчах и куртках или в майках. "Первая Всекарельская спартакиада. Команда Кондопожского района". Другой снимок - на нем одни женщины. Это работницы московского детсада со своей молодой заведующей в середине. Казалось бы, все другое - и возраст, и занятия, и повадка видна иная, но есть что-то общее в самом выражении лиц, что сближает эти сделанные в разных местах снимки, ставя на них печать одного времени.
Эманация своего времени, излучаемая самыми заурядными фотодокументами, велика; с особенной силой эта "энергия" освобождается, когда такой документ попадает в контекст иного времени. Этот эффект широко используется в современном кинематографе (безмолвно сменяющиеся в укрупненном кадре любительские фотографии, развешанные по стенам в фильмах О. Иоселиани). Еще раньше он был открыт литературой.
Кто держал когда-нибудь в руках первое издание повести М. Зощенко "М. П. Синягин (воспоминания о Мишеле Синягине)", вышедшее в издательстве писателей в Ленинграде в 1931 году, помнит открывавший книгу портрет молодого человека - он сидит, облокотясь на спинку дивана, с книжкой какого-то журнала в руке, в позе одновременно и вольной, и напряженной. В портрете серьезное соседствует с неуловимо комическим - в проборе ли дело, проходящем ровно посредине и придающем узкому, породистому лицу отпечаток незначительности, во взгляде ли, полном слегка деланной меланхолии, а может быть, в некоторой манерности и стилизованности позы. Под портретом подпись - "М. П. Синягин, 1916 г.", но это не рисованный портрет, а фотография - точно такая же, как и остальные иллюстрации в книге: "Симочка М. в год окончания гимназии, 1916 г.", "Анна Аркадьевна Синягина, 1908 г.", "Изабелла Ефремовна Крюкова, 1924 г.". О происхождении некоторых из этих фотографий рассказала нам вдова писателя Вера Владимировна Зощенко. Оказывается, на первой из них - лицо реальное, Евгений Антонович Пуст, у которого она снимала летом 1918 года дачу в Стрельне; хозяин дачи слегка ухаживал за молодой женщиной и подарил ей свою карточку: "В 1930 году Михаил Михайлович увидел у меня в альбоме эту фотографию и решил, что она очень подходит для его книги..." А Симочка М. - это Маруся Земцева, соученица Веры Владимировны по петербургской гимназии ("Она потом обижалась, обнаружив свою фотографию в книге").
Почему же такое двойственное впечатление производит портрет молодого человека, помещенный в начале книги? В альбоме среди фотографий 1910-х годов он был бы "у себя дома"; помещенный в контекст книги - в тридцатые годы, - он резко обнаружил эту прикрепленность к своему времени, несоответствие иной эпохе, стиль стал стилизованностью и приобрел возможность пародийного истолкования, подтвержденного текстом книги. Но, став частью книги, фотографии не подчинились только новому их осмыслению; они не утратили и своей "подлинной" окраски, оказавшейся также необходимой автору. Появился некий мерцающий эффект:
"живые люди" на фотографиях безмолвно подчеркивали серьезную ноту авторского голоса. Повесть сильнее, чем остальные произведения Зощенко, ориентированная на пореволюционную "биографию" целого социального слоя, оказалась как бы продокументированной: лица на снимках глянули на читателя в упор, как реальные безымянные "двойники" героев, разделившие их историческую судьбу. А стилизованность их поз и костюмов попадала в унисон с не менее сильно звучавшей в повести нотой иронической.
...Но будем рассматривать нашу "без замысла" подобранную коллекцию дальше. Вот предвоенные фотографии - учительская горного техникума в маленьком городке Северного Казахстана. Карта Европы на стене, свежая газета, в которую с такой истовостью вглядывается молодой преподаватель.
Лето 1940 года, пионеры и комсомольцы Артека - отличники и активисты на экскурсии в Алупке. Фотография черно-белая, но яркое крымское солнце заливает каменного льва на дворцовой лестнице, белоснежные панамы и блузки, одинаковые у девушек и ребят.
На первый план вылезают длинные ноги и руки пятнадцатилетних мальчиков. Глаз невозможно оторвать от этих голоногих, долговязых, залитых солнцем, на которых с почти осязательной неотвратимостью наползает лето 1941 года.