По щекам Ли тоже текут слезы. Прикрывая рот ладонью, чтобы не было слышно всхлипов, она смотрит на меня испуганными глазами. Ведь когда Линда еще жила с нами в Денвере, мать и отчим не позволяли себе таких издевательств. Нас наказывали, но не так, как сейчас били меня, и Линда это прекрасно видит.
Почему-то в одну секунду мне становится стыдно, что сестра смотрит на меня такую. Становится отвратно от себя самой, что я проявляю перед ней слабость, давая повод жалеть себя, хотя в этом нет никакой нужды. Я научилась воспринимать вещи такими, какие они есть, и за два года точно усвоила, что я сильнее всех жалостливых взглядов в мою сторону. Сейчас я не хочу, чтобы меня гладили по головке и приговаривали, что я бедняжка, переживаю такой тяжелый период. Нет! Я принимаю все, что случилось со мной, и не позволю кому-то делать из меня слабую и беззащитную девочку. Никогда.
Но в то же время мне хочется, чтобы Линда видела, что я бегу от прошлой жизни не просто так. Не потому, что насмотрелась на свою сестру, а из-за того, что устала от унижений и стала сильнее всего этого. Я желаю всем своим нутром, чтобы она наконец-таки поняла, что нам обеим было плохо. Я жила с теми, кто вытирал об меня ноги, будто я половая тряпка. Спала под одной крышей с женщиной, которая родила меня, а позднее променяла на мужиков, иглу и бутылку, напрочь позабыв, что есть такое чувство, как материнская любовь.
— Сэм, я не знала. Ты... Ты не рассказывала, что все стало еще хуже, — шепчет сестра. Она протягивает руку, чтобы дотронуться до рубцов, но я не позволяю ей этого сделать, отстранившись. — Прошу, дай мне помочь.
— Не надо, — качаю я головой, натягивая майку обратно и прикрывая весь тот ужас, что пятнает мою кожу. — Просто отвези меня куда-нибудь, где я смогу отдохнуть и начать новую жизнь.
*****
Всю оставшуюся дорогу мы едем молча. Хотя мне наоборот это даже на руку. Линда стала первым человеком, которому я смогла не только рассказать, но и показать, что со мной делали мать и отчим. Впервые за два года я раскрылась перед кем-то, ни капли не пожалев об этом. И дала понять, что завершила ту главу своей жизни, в которой мы обе когда-то страдали. И теперь я жажду чего-то нового, где перестану бояться каждого шороха и движения.
С самого детства у меня был тяжелый и местами даже дикий характер, который не поддавался никакому давлению. Кроме сестры, конечно же. Лишь она могла успокоить ту злую маленькую девочку, которая избивала чужими игрушками всех мальчишек в песочнице. Только Линда имела важность для девочки-подростка, когда у нее начались месячные и она не знала, как с этим справиться, плача на полу в ванной комнате. И лишь она смогла наконец объяснить мне, что мальчики могут любить девочек по-настоящему, и что не стоит давать каждому парню в школе коленом в пах, когда он хочет подойти и познакомиться.
Да, всем этим занималась Линда. Пока она не уехала. В оставшееся время с проблемами я научилась справляться в одиночку. С шестнадцати лет сама начала зарабатывать деньги себе на пропитание и банальное проживание в доме, где за лишний кусок хлеба могла получить сильную пощечину. До совершеннолетия в школе меня обходили стороной все компании девочек, в которых я так нуждалась.
Я жила как изгой, которого понимали только парни. С ними я ходила в боксерский клуб, вскрывала машины, стоя на стороже. И с ними я отсиживала в изоляторах временного содержания свой маленький срок, пока один из родителей не выплачивал за нас залог.
Но в один прекрасный день, когда Берт, хахаль моей матери, опять перебрал, я решила, что все, с меня довольно. После хлесткой пощечины и синяка под глазом я собрала вещи, взяла последние деньги из своей заначки, купила билет, позвонила сестре и сбежала к чертовой матери. Решив, что лучше будет сдохнуть где-то в переходах нового города, чем от рук урода-отчима, я рванула туда, где меня никто не ждал, кроме Линды. Где я могла либо начать жизнь с чистого листа, либо проиграть.