Пришел Матеуш с кофе, и я потребовала объяснений.
– В остальных комнатах то же самое, – информировал он. – И в кухне. Слушай, ты и в самом деле не видела «Цыганки»?
– Провалиться мне на этом месте! Да рассказывай же, в чем дело?
Матеуш поудобнее уселся во втором свободном кресле и разлил кофе.
– Тебе что-нибудь известно о планах Гати?
– Нет. А должно быть известно?
– Не обязательно. Так вот – Гатя не намерена возвращаться.
Не скажу, что это известие сразило меня, я была к нему готова. В Польше у Гати никого из близких родственников не осталось, а за границей был родной брат. Что ж, ничего удивительного. Матеуш продолжал:
– Теперь она выехала окончательно, сказала, что не вернется. Продала все, что могла, в том числе и машину, квартиру перевела на меня. С собой забрала очень немного вещей. И говоря по правде, больше всего она ценила свою «Цыганку».
– Расскажи о ней.
– Портрет, масло, размер пятьдесят на сорок сантиметров. Гатя назвала мне размер, чтобы я знал, где искать, где такая вещь может поместиться. Видела бы ты, как она ее искала, эту «Цыганку»! Как ненормальная, честное слово! Все прочее ее не интересовало, только этот портрет. Видишь, подушки с дивана и то прокалывала спицей, нет ли внутри дерева…
– А портрет на дереве?
– Да, на деревянной доске. Гатя мне не сразу сказала, что она так ищет, сначала надеялась найти без моей помощи, три дня искала самостоятельно, потом поняла, времени ей не хватит, и обратилась ко мне. Квартира, сама знаешь, огромная, три комнаты, забиты вещами под потолок, везде множество встроенных шкафов, в прихожей тоже. На Гатю страшно было смотреть! Пот с бедняги лился ручьем, в глазах безумие. В кухне она даже плитку пооббивала со стен, линолеум сорвала. Мы с ней простукали все стены и полы, нет ли какого тайника. Гатя голову ломала, куда портрет мог задеваться, думала, мамуся кому подарила. Так она обзвонила всех мамусиных приятельниц, всех знакомых…
– И мне звонила. А ты сам когда-нибудь видел эту «Цыганку»?
– Никогда не видел. И вообще первый раз услышал вот теперь, от Гати, когда привлекла меня себе в помощь. «Цыганку» она во что бы то ни стало хотела забрать с собой за границу.
– Почему? Семейная реликвия или произведение искусства?
– Настолько я знаю Гатю, скорее второе…
– А, ну так хорошо, что не вывезла за границу национальное произведение искусства!
– Я тоже так считаю.
– А что сам намерен делать, если «Цыганка» найдется? Какое распоряжение она тебе оставила?
– В том-то и дело, что никакого.
Я удивилась:
– Как, Гатя не оставила тебе никакого распоряжения?
– Ну, распоряжений она надавала множество, я должен тысячу дел переделать, а вот насчет «Цыганки» – ни словечка не проронила. Я даже ее сам спросил, что мне делать с ней, если попадется, так Гатя в ответ мне такое… Как бы тебе сказать… Ну, вроде не поняла, о чем я ее спрашиваю, вроде она и не искала по всему дому этот портрет, вроде я все сам придумал.
– Да, такое трудно придумать, – заметила я, оглядывая разгром в комнате.
– Разреши напомнить, что по специальности я искусствовед, – продолжал Матеуш. – Так что пресловутая «Цыганка» интересует меня и чисто профессионально. Тем более что нарисована маслом не на полотне, а на дереве. На деревянной доске.
Матеуш замолчал и отхлебнул кофе. Я тоже молчала, не понимая, к чему он клонит. А он вдруг спросил:
– Если не ошибаюсь, тогда по телефону, ты спрашивала меня о какой-то Гатиной доске?
Я сначала не поняла, потом вспомнила:
– Да, но речь шла о доске чертежной.
Матеуш попросил меня подробней рассказать о ней, и я удовлетворила его просьбу. Рассказала о доске и обстоятельствах, при которых вынесла ее из Гатиной квартиры вместе с прикрепленными эскизами. Матеуш внимательно выслушал меня и заявил:
– Не хочу тебя огорчать, но мне кажется, это единственная возможность… Какого размера была доска?
– А1. Шестьдесят на восемьдесят четыре сантиметра, ну, может, плюс с каждой стороны еще по два сантиметра. Доска как доска…
– А ты ее внимательно осмотрела?
Я уже собиралась ответить утвердительно, когда вдруг сообразила – совсем нет! Совсем я ее не рассматривала. Работала за ней, факт, но она вся закрыта была эскизами, калькой, бристолем, а что под всем этим – я не видела. Хотя вряд ли я не почувствовала бы, если под чертежом оказалась картина, нарисованная масляными красками. Матеуш добил меня:
– А обратную сторону доски ты осматривала?
Я огрызнулась:
– Спятил? На кой мне рассматривать обратную сторону чертежной доски?
– Ну вот, видишь…
– Ничего я не вижу! С обратной стороны у нее ножки.
– Какие еще ножки?
Я огляделась – где-то здесь должна была находиться большая чертежная доска Гати, вдвое больше той, что я забрала. Спросила у Матеуша, не видел ли он ее.
– Выходит, мне опять придется искать доску, – вздохнул Матеуш. – С ума сойду от всего этого. Хотя погоди, кажется, что-то похожее мне тут попадалось…
Доску мы нашли в соседней комнате, за дверью. Я показала Матеушу то, что назвала ногами – деревянные чурочки, вставленные на верхнем и нижнем концах, одни повыше, другие пониже. Благодаря им доске придавался нужный наклон.
Матеуш измерил расстояние между чурочками и сказал:
– Знаешь, моя версия подтверждается. Если та доска была вдвое меньше, значит, подпорки оказались бы здесь и вот здесь… Между ними как раз хватит места на «Цыганку». Вспомни, откуда Гатя достала ту свою доску?
Мы вернулись к столику с кофе, и я стала вспоминать:
– На той доске Гатя не работала, по размеру чертежей ей подходила только большая доска. А когда нам пришлось засесть за работу вдвоем, возникла необходимость во второй доске. Сейчас, сейчас… Откуда же она ее достала? Кажется, из-за шкафа извлекла, вся в пыли, но у нас не было времени менять бристоль. Доска была с рейсшиной, помню.
– А допустим, если бы кто-то в ту доску вмонтировал другую, снизу, причем портретом внутрь, ты бы это заметила?
– Наверное, не заметила бы, – ответила я, подумав. – Если бы не стала специально разглядывать.
– Но ты ведь не разглядывала? А технически это было вполне осуществимо.
Я с сомнением покачала головой:
– Может, и осуществимо, но сложное дело. И кому это нужно?
– Если бы ты видела Гатю, когда она искала портрет, не спрашивала бы.
– Гатя не способна вмонтировать портрет в чертежную доску.
– А я разве сказал, что это сделала Гатя? Она лишь хотела его найти. После того, как виделась с братом…
Гатин брат был способен на все, но тогда…
– Где логика? – возразила я. – Если это сделал брат и послал ее за портретом, он бы ей сказал, что портрет в чертежной доске, и Гатя первым делом принялась бы искать свою доску, а не крушить мебель в квартире.
Матеуш не согласился со мной.
– Ведь мы же не знаем наверняка, кто спрятал «Цыганку». Могла это сделать мамуля, мог еще кто-то. Пока же я знаю лишь то, что «Цыганка» была и исчезла. Ты вынесла отсюда доску. Может, идея моя гроша ломаного не стоит, но проверить же можно? Где эта доска?
Пришлось признаться, что доску я одолжила приятелю сына и даже сама отвезла его с ней на машине к дому приятеля. Матеуш схватился за голову.
– Ну что ты так переживаешь? Ведь нет же никакой уверенности, что «Цыганка» именно в той доске.
– Даже если нет уверенности, забери доску у того приятеля. Если бы ты видела, как Гатя искала свою «Цыганку», ты бы тоже переживала.
Его волнение передалось мне. Матеуш прав. Из-за пустяка Гатя не стала бы разорять квартиру. Только вот не находилось никакого объяснения, кому понадобилось пойти на такие ухищрения, чтобы спрятать портрет. Может, он и в самом деле представляет немалую художественную ценность, и тогда Матеуш просто по долгу службы обязан его разыскать.
И тут на меня снизошло озарение. Я вдруг вспомнила все непонятные вещи, которые года два назад происходили в моей квартире после того, как я принесла домой проклятую доску. Вскрикнув «Езус-Мария», я взмахнула руками и уронила коробок спичек в свою чашку с кофе.