Затем он мягко спросил о шрамах. Он искренне хотел знать. Он не собирался надо мной смеяться или осуждать меня. Он сказал мне, что никогда не будет смеяться надо мной. Что-то во мне верит в это больше, чем во что-либо, во что я когда-либо верила раньше. Я оставалась с ним на кладбище до захода солнца, и мы неохотно расстались.
Как только он исчез из поля моего зрения, все чувства никчемности и отчаяния нахлынули обратно, обрушившись на меня. Это было почти своего рода подтверждением того, что именно он держал свои чувства в узде. Я поймала себя на том, что стою там еще некоторое время после того, как он ушел, желая, чтобы он вернулся и снова все это забрал.
Неохотно я села в машину и вернулась к себе домой. Когда я вошла внутрь, то обнаружила, что Карсон, к счастью, уже уехал на вечеринку. С тех пор как мы расстались, мы довольно успешно избегаем друг друга. У меня нет никакого желания видеть его и я не испытываю к нему ничего, кроме чистого отвращения.
Я не понимаю, почему он настаивает на том, чтобы жить здесь. Прошла неделя с тех пор, как мы расстались, а он не предпринимал никаких попыток уехать. У него много друзей и товарищей по команде в кампусе, к которым он мог бы переехать до конца учебного года. Я убеждена, что его главная цель в жизни — мучить меня как можно больше. Ублюдок.
Со вздохом я рухнула на свою новую кровать. Я перенесла все свои вещи во вторую спальню, как только смогла. У меня не было абсолютно никакого желания оставаться в комнате, которую мы делили.
Я лежу в кровати и смотрю в потолок, задаваясь вопросом, как, черт возьми, мне пережить остаток этого учебного года, если он живет здесь. Если бы у меня была хоть капля самоуважения, я бы смирилась с этим и попросила своих родителей о помощи. Мой отец зарабатывает более чем достаточно денег, чтобы позволить себе поселить меня в новой квартире.
Просто это сложнее, чем просто попросить их о чем-то. Спросить моих родителей — значит поговорить о нашем с Карсоном расставании. Парень, с которым моя мать, черт возьми, свела меня. Она, вероятно, заплатила ему за свидание со мной, чтобы ей не пришлось жить со стыдом из-за того, что ее странная дочь все еще одинока.
Я не буду с ними разговаривать. Моя мать будет получать сообщения каждые несколько дней, и все. Тот факт, что она нашла способ вмешаться в мою романтическую жизнь, выводит меня из себя. Гнев — лучшая эмоция, чем отчаяние и желание умереть. В последнее время я испытываю много гнева. Полагаю, я делаю успехи, верно? Моя мама была бы так горда.
Я позволяю себе заснуть с мыслями о моих родителях, их вмешательстве и о том, как я должна провести остаток этого учебного года. Все проблемы, которые я, без сомнения, оттолкну и избегу.
Меня окружает тьма, и я чувствую, что тону. Здесь нет покоя. Здесь нет счастья. Как будто все, что я чувствовала во время бодрствования, проявилось в моем самом страшном кошмаре.
Крики разрывают мой разум, когда я иду по темному коридору. В самом конце есть бледный свет, которого я жажду. Там кажется спокойно. Я хочу выбраться из этой тьмы больше, чем когда-либо чего-либо хотела, но это бесполезно. Независимо от того, как далеко или быстро я иду, свет не становится ближе. Он всегда остается вне досягаемости.
Стены начинают смыкаться вокруг меня, и паника разрастается в моей груди. Я жажду безопасности, поэтому бегу быстрее, пытаясь избежать неизбежной участи сжимающихся вокруг меня стен.
Как раз в тот момент, когда я чувствую, что надежды нет, на моем пути появляется фигура. Я не могу разглядеть, кто это, в темноте, но пути назад нет. Я должна продолжать двигаться вперед. Я бегу к ним и ловлю блеск их ярких, сияющих глаз, смотрящих на меня в ответ.
Аура вокруг фигуры темная, но она зовет меня. Продвигаясь вперед, я замечаю, что свет, наконец, приближается. Как будто темная фигура выводит меня на свет. Когда фигура оказывается в фокусе, на самом деле она вообще не в фокусе. Это движущееся облако дыма с отходящими от него щупальцами.
Один из завитков приближается ко мне. Мне следовало бы испугаться, но оно кажется таким манящим. Наконец я выхожу на свет, когда из тени появляется рука и хватает меня за горло. Вместо того чтобы протянуть руку и попытаться снять его с себя, я ласково провожу пальцами по темной руке.
Меня прижимают к белой стене, которая, кажется, появилась из ниоткуда, и фигура обретает форму передо мной. Облачный дым в некоторых местах рассеивается, и его место занимают очертания мужчины в плаще. У мужчины нет конкретных черт, кроме темно-зеленых глаз, которые пристально смотрят в мои. Глаза, которые кажутся такими знакомыми. Теперь вокруг нас все белое.