Вот что значит людям не хрен делать!..
Она со столькими мужиками с тех пор пережила, что даже плохо помнила, как все оборвалось, – пили, танцевали в полумраке, потом трахались с Ершом на брыкающейся провисающей койке – того и гляди треснешься задницей о паркет... Потом свет, объяснения, Комсомолец благородно пожимает руку потному малиновому Ершу...
– Извини, старик, – бормочет Ерш, – так получилось...
– Все нормально, старик, – уверяет Комсомолец, – ты открыл мне глаза, я тебе страшно благодарен...
Голос срывается, но понт держит, она его даже немножко зауважала в тот момент, но дело было сделано.
И слава богу...
Но сейчас он как будто ничего этого вовсе не помнит... Нет, из комсомольца никогда не выйдет настоящего мужика.
Она хотела было тоже изобразить нежданную радость и бежать поскорее и подальше, но чуть не стукнула себя по лбу – туфли! Вот такая она бескорыстная, никогда не думает про выгоду!.. А ведь туфли, можно сказать, сами идут в руки...
– Мы же где-то здесь поблизости и познакомились? – растроганно спросила она, и он размягченно закивал.
– Да, все возвращается на круги своя... В свой родной университет возвращаюсь, как на гастроли, приглашенным профессором – я же сейчас в Принстоне в основном...
Он как будто извинялся, и она поняла, что Принстон – это, должно быть, круто, – пришлось изобразить почтительное удивление.
– И поселили в двух шагах от нашей же общаги, в гостевых апартаментах... Да вот она, дверь. Не зайдешь?..
В его голосе прозвучала робость, отозвавшаяся в ее душе радостной надеждой: кажется, клюет...
– У меня встреча назначена... – она бросила на него беспомощный взгляд. – Правда, куда я теперь без каблука... Надо позвонить, отменить... У тебя нет трубы? В смысле мобильника?
– Есть, есть. Но давай сначала присядем.
Он отпер стальную дверь, и она, утрированно, но не без изящества прохромав внутрь, непритворно ахнула – такие люксы она видела только в рекламах, хотя в последнем турбюро сама рекламировала двухзвездочные номера, выдавая их за трехзвездочные, – расписывая их клиентам как люксы: напирала на холодильник, ванную – для нашего брата-совка и это можно втюхать за евростандарт...
Но здесь был евростандарт так евростандарт!
– Это для иностранных гостей... – по-прежнему извинялся Комсомолец, усаживая ее на раздувшийся чернокожаный диван, и протянул ей беспроводную телефонную трубку от припавшего к журнальному столику непривычно плоского белого аппарата. Сбросив туфли, она скрылась на просторной кухне – при нем лучше было не врать.
Дозвонилась сразу и с места в карьер бросилась – не извиняться, а жаловаться: у соседки внезапно заболел ребенок, не с кем было оставить – ребенком мужиков легче всего разжалобить. И сработало: ничего-ничего, можно и завтра. Неплохой, кажется, мужик, жалко будет, если сорвется из-за этих сраных туфлей.
Ей в принципе и старая работа нравилась – сидишь на телефоне, расписываешь Канары и Багамы, где ни разу не была, – но начальница, сучка, приревновала, что в компаниях не она оказывается в центре внимания, а ее подчиненная, начала придираться, перевела ее на улицу – садиться народу на уши своим матюгальником: экскурсия по ночному Петербургу, незабываемые впечатления, легенды и мифы с раскладкой по объектам, гибкая система скидок... Она и в эту мутотень сумела добавить человеческого перчику: посмотрите направо – это Медный всадник работы Фальконе, за ним – Адмиралтейство, там живут курсанты, после каждого выпускного вечера они надраивают коню яйца...
Народу нравилось, но какая-то старая комсомолка, сука краснознаменная, настучала в фирму, а начальница только того и ждала...
Немножко прихрамывая, хотя у нее ничего уже не болело, она вернулась в шикарный холл и на мгновение прикрыла лицо руками, как бы говоря: ой, господи, еле отделалась! – и долгим значительным взглядом посмотрела ему прямо в глаза, словно не веря своему счастью. Глаза были серые, нордические, холодные, хотя и выражали растерянную радость.
– Хочешь выпить? Мне тут приходится гостей принимать, есть виски, вино... Тебе какого – красного или белого?
– Ты знаешь, я бы чего-нибудь съела... – заговорщицки улыбнулась она: ей спешить некуда, да и впрямь было бы неплохо пожрать по-человечески.
– Тут по соседству неплохой ресторанчик есть, я у них заказываю... Сейчас позвоню, они все принесут.
– Но это же, наверное, очень дорого?.. – она изобразила деревенский испуг.
Он отмахнулся одними пальцами и набрал номер по памяти. Назвался только именем-отчеством, которые она тут же забыла, и ласково, словно папаша, воззрился на нее.
– Как ты все эти годы жила?
– Да что обо мне говорить, жила, как все. Ты как?
Он снова понес какую-то мутотень насчет термояда, лазеров-хуязеров – она слушала во все глаза. Получалось, что все у него шло лучше не надо, а потом государство отвернулось (и правильно сделало, что отвернулось), утечка мозгов, надо возрождать...
Как был дурак, так и остался. Возрождать... Зацепился за хорошее место, так сиди и радуйся... Нет, это такая наша русская манера – Марьяна-старица, за весь народ печальница, сама дома не евши сидит...
Но этот остолоп явно не голодает – расторопный парнишка по-быстрому приволок в судках какие-то салатики, горячие блюда из красной рыбы... Когда он расплачивался, она заметила у него в бумажнике целую пачечку стодолларовой зелени, – что за времена пошли, если у такого лошья такое бабло?..
Чокнулись белым французским вином – он сказал, как называется, но это ей было пофиг, а вот бокалы она отметила: какие-то фирмовые – и звенели красиво, и переливались...
– За встречу! – она задержала на нем значительный взгляд, и он ответил так же значительно.
Клюет, клюет!..
Рыба была очень вкусная, но ей объедаться сейчас было ни к чему, а то живот раздуется.
– Знаешь, я хочу душ принять, такая жара... – беспомощно улыбнулась она, хотя потное тело и у себя, и у других нравилось ей больше, чем сухое, промытое, больничное...
– Конечно, конечно, – засуетился он и проводил ее в ванную.
Она хромала еще сильнее, чтобы он еще лучше прочувствовал ее руку.
Да-да, евростандарт есть евростандарт, кафель не отличить от мрамора...
Лампочек в потолке было слишком много, это ни к чему – она оставила две по сторонам большого зеркала: при таком освещении у нее фигура еще будь-будь.
Она специально не стала запирать дверь. Поплескалась, подождала – тишина. Она прошлепала по малахитовой плитке к двери и приоткрыла ее. Снова поплескалась. И снова никакой реакции. Ну и урод, где его только воспитывали!
Она снова прошлепала к двери, просунула голову, покричала в холл:
– Принеси, пожалуйста, полотенце!
– Оно на змеевике, я им еще не пользовался! – жизнерадостно прокричал он в ответ.
Ну, мудак!.. Она сняла со змеевика дышащую прачечной махровую простыню и бросила ее в полупустую ванну.
– Я его в ванну уронила, другого у тебя нет?
– Сейчас!
Тишина, видно, где-то роется. Уфф, кажется, шлепает сюда. Протягивает синее полотенце издали, но она укрылась за дверью и руку убрала. Что за дурак – он через дверь просовывает свою, не входя внутрь!..
Пришлось забираться обратно в ванну и кричать оттуда:
– Принеси мне его сюда, я боюсь простудиться!
Вполз, слава те господи, наконец-то соизволил!.. Она его уже почти ненавидела.
Протягивает полотенце, а сам смотрит в сторону... Но эти штуки мы знаем, краем глаза все что надо хочешь не хочешь, а разглядишь.