- Обо что приложился? – спрашиваю и тотчас на ум приходят слова Тамира об Арслановом родителе.
Не в первый раз мелькает мысль потолковать со старшим Бероевым. Я немного понимаю в том, каким нужно быть отцом, зато точно понимаю, каким быть не нужно. Мальчишка сопит. Ступает легко, быстро, вровень со мной. Пока идем, темнеет, подымается ветер, приносит запах сырости. Вдалеке погромыхивает. Похоже, дождя не миновать. Прибавляю шаг. Арслан бежит впереди. В дом мы успеваем попасть прежде, чем мир накрывает водная пелена. С крыши течет и на полу быстро собирается лужа, под которую я подставляю ведро, оставшееся от прежних хозяев. Ведро худое, но все-таки с ним лучше, чем без него. Когда прояснеет, надо будет забраться наверх, посмотреть, можно ли залатать кровлю.
Я так поглощен хозяйственными заботами, что не сразу замечаю странное поведение Арслана. А он ухватывает дубовую лавку, которую и сам-то я подымаю с трудом, волочит в угол, где опрокидывает, устанавливая барьер между собой и миром. И это тот самый мальчишка, что бесстрашно играл с моим грозным лесным гостем!
Гроза подбирается совсем близко. За окном непрерывно грохочет, в доме светло от молний. По крыше лупят потоки воды. Среди звуков грозы я не вдруг различаю тонкий жалобный скулеж. Иду к Арслану. Мальчишка забился за лавку, трясется, жмется к стене. Глаза его широко распахнуты, в них отражаются яркие сполохи и больше ничего - ни мыслей, ни чувств. Меня он не видит. Бормочу какую-то чепуху, надеясь его успокоить, затем, видя, что это не помогает, касаюсь плеча.
От прикосновения мальчишка вздрагивает, накрывает голову руками. Его тщедушное тело бьет дрожь. Страх – острый, едкий выплескивается кровью из прокушенных губ. Страх пахнет окалиной. Для меня он столь же осязаем, как дождь или ветер, столь же явственен, как сполохи молний.
Могу ли я вмешиваться в чужое сознание без согласия его обладателя? Обладаю ли правом вершить чужие судьбы? И кто дал мне это право, Господь или враг рода людского? Ведь на все, что случается, есть воля Божья, ибо сказано в Писании: ни одна малая птаха не упадет на землю без воли отца нашего небесного[1]. Так мне ли я становится поперек Его воли? Или, быть может, наша встреча с Арсланом предрешена на небесах? Может, и моя возможность окунаться в беспамятство не более, чем проявление воли Божьей – не более, но и не менее?
Пока я терзаюсь такими сомнениями, вспыхивает очередная молния и следом раскат грома катится через мое утлое жилище, заставляя его содрогаться всеми стенами. Тело Арслана выкручивает судорога, мальчишка изгибается дугой, бьется головой об пол, его ногти оставляют широкие борозды на лице, точно желая снять кожу. Хватаю Арслана, насильно отвожу руки, чтобы он не причинил себе вред. Я мог бы помочь ему, если бы он согласился, но едва ли в своем нынешнем состоянии мальчишка на это способен. Хотя зачем обманывать себя, я вполне могу обойтись без согласия.
Дождь колотит по крыше. Темное и зыбкое сочится сквозь стенки чужого разума безумие. Дверь на террасу распахивается и принимается стучать о косяк, впуская потоки воды. Я держу Аслана крепче некуда: кожа к коже, душа к душе. Так близко, что его страхи делается моими, а запах окалины пропитывает меня насквозь. Еще минута – и разум Арслана рухнет под напором разбушевавшейся стихии, и на него – на нас – накатит безумие. Я уже чувствую, как пробивается сквозь окалину его сладкий гнилостный дух. Едва ли теперь уместны мысли о том, зачем Господь даровал мне власть над воспоминаниями. Будь мои руки свободны, я бы перекрестился. Будь у меня хоть минута времени - помолился. Но у меня ничего нет, кроме беспамятства.
Не колеблясь доле, срываюсь в удушливую гарь страха и подступающий хаос небытия. Это не мой страх, убеждаю себя, однако весь леденею, немею, не в силах шелохнуться. А откуда-то совсем близко, плотное, зыбкое, неотвратимое надвигается марево. Совсем немного – и оно придет, сомкнется окончательно, поглотит чувства, выпьет краски. Задерживаю дыхание, чтобы выгадать время. Я не знаю, что хочу отыскать в чужой памяти, но точно знаю, где это искать.
Вновь грохочет, и все вокруг занимается мертвенным белым светом. Где это все, уже не различаю – не то в моей избушке, не то в голове Арслана. Разбираться нет времени. В месте удара от земли до неба вырастает огненное дерево: вместо коры оно объято пламенем, вместо ветвей у него молнии, такие же, как рисунок на коже моего юного друга. Миг – и дерево исчезает в ослепительной вспышке, а от места, где оно стояло, по сторонам устремляются яркие шары. Быстрее, быстрее, быстрее! Один из них летит прямо на меня! Объятый ужасом, я не могу ни спрятаться, ни убежать, ни даже позвать на помощь. С размаху шар влетает мне в сердце, вспыхивает там сотней злых колючих солнц, навеки отмечая меня собой. Я горю заживо.