- Ты очнулся наконец! Я уже собрался за помощью бежать, - звенит надо мною.
Медленно открываю глаза. Различаю расцарапанное лицо Арслана, все в крови и в кружевах от молний. Я валяюсь на полу возле лавки. Ломит затылок. Нащупываю шишку с голубиное яйцо. Зачем-то подымаю руки перед глазами. Обычные руки, я видел их сотню раз. И вместе с тем чужие – мне кажется, на них должны отпечататься ветвистые узоры, но узоров нет. Перевожу взгляд на мальчишку, постепенно осознавая произошедшее.
Чтобы отвратить безумие, я забрал у Арслана память, забрал без воли и без согласия. Посчитал, что так будет лучше. Хотя, если честно, времени на раздумья у меня особо не было. Гроза каждый раз возвращала мальчишку в страшное воспоминание об ударе молнии, и он блуждал там, не в силах выбраться. Я забрал это воспоминание, и теперь ему некуда возвращаться и плутать тоже негде.
- Как дождь? Перестал?
- Да давно уж, - голос Арслана звонкий и чистый, как лесной родник. Таким хорошо петь песни или давать непреложные клятвы.
- Страшно было?
- Что я, девчонка грозы пугаться? Я взрослый уже.
Арслан протягивает руку, и с его помощью я подымаюсь с пола, морщась от боли в затылке. Крепко я приложился!
Тут, наконец, и сам мальчишка начинает понимать. Смотрит на меня, шевелит губами:
- Я говорю? Опять говорю, да?
Это хорошо, а то я уж начал было опасаться, что в спешке забрал слишком много воспоминаний. А он все сыплет и сыплет словами. Я не вслушиваюсь. Для человека, большую часть жизни проведшего в молчании, Арслан не очень-то многословен.
[1] Евангелие от Матфея 10 глава 29 стих.
XIX. Колдун. Спасение Мансура
Отвесные стены… А ну – не зевай!
Ты здесь на везение не уповай –
В горах не надежны ни камень, ни лед, ни скала, -
Надеемся только на крепость рук,
На руки друга и вбитый крюк –
И молимся, чтобы страховка не подвела.
Владимир Высоцкий
Спустя некоторое время к своему вящему удивлению я обнаруживаю возле порога щербатый кувшин, до краев наполненный сладковатым козьим молоком. Оно еще не успело остыть. Затем появляются и другие подношения: то ноздреватый соленый сыр, то свежий хлеб, то вязанка луковиц, а однажды даже старый, но прочный нож с покарябанной рукоятью. Спрашиваю Арслана, не он ли это все носит, однако мальчишка отнекивается. Если бы я верил в чудеса, то подумал, будто медведь решил выказать благодарность за поедаемые яблоки. Мысль о медведе, поднявшимся на задние лапы и бережно сжимающим в передних кувшин с молоком, кажется мне забавной.
За этими неожиданностями следуют другие. Как-то меня застигает стук в дверь. Я не жду гостей: Тамир обычно дожидается, чтобы я сам спустился в деревню, Арслан давно позабыл стучать, а медведь, понятное дело, стучать не станет. Между тем стук повторяется - настойчивый, громкий. Из-за двери доносится раздраженное:
- Отворяй давай!
Не дожидаясь приглашения, ко мне в жилище вваливается очень сердитый мужчина в широких портах и засаленном кожаном жилете мехом вовнутрь. По этому жилету, точно такому же, как у моего юного друга, я признаю Арсланова отца, Карчара. Тот по обыкновению пьян. С его появлением воздух наполняется густым перегаром и не менее густым гневом. Карчар едва стоит на ногах, взгляд его мутный, исступленный, дикий, длинные - до колен руки, сжаты в кулаки. Старший Бероев хрипит:
- Сперва сын… Теперь супружница моя к тебе тайком наладилась бегать. Признавайся, колдун, чем ты их приворожил? Показывай, где она прячется!
- Кто прячется? – не понимаю я.
- Дина. Ну, не прикидывайся недоумком.