Припоминаю матушку Арслана – худую, как щепка, хмурую женщину, с изнеможденном лицом, с тонкими губами уголками вниз и вечно опущенными к земле глазами.
Карчар пинает стоящее на полу ведро с водой, опрокидывает лавку, срывает занавеску, отгораживающую угол у печи. Грудь его тяжело вздымается.
- За дурака меня держите, на посмешище выставляете. А то я не знаю, что она тебе снедь таскает. Думает, я сплю. А я не сплю. Взял да проследил за ней.
Мне не нравится этот разговор. И пьяный Карчар тоже не нравится. Я бы добавил, что он не нравится мне и трезвым, но трезвым я его никогда не видел. Все же пытаюсь уладить дело миром:
- Не было здесь твоей жены.
- Брехня!
Шатаясь, Карчар идет к столу, на котором стоит щербатый кувшин, найденный мною на пороге, бьет кулачищем по столешнице, отчего кувшин подпрыгивает, катится на пол, где разлетается сотней осколков:
- Что я, кувшина своего не признаю? Дура моя криворукая его расколола.
Он надвигается на меня, орет, брызжа слюной:
- Ты чужак. Поселился на нашей земле, в чужом доме. Чужие обноски донашиваешь, чужие вещи, как крыса, к себе тащишь, чужими трудами богатеешь. Сына моего отнял, с женой шашни крутишь.
- Шел бы ты домой, Карчар, проспался.
- Не дождешься. Думаешь, самый умный, да? Я тебе покажу, как зариться на чужое. Мигом хвост прижмешь да улепетаешь в нору, из какой выполз.
И тут меня берет злость. Этот косматый пьяный мужик врывается в мое жилище, воняет перегаром, сквернословит, винит меня невесть в чем.
- Проваливай к черту, Карчар, и не приходи больше. У себя в доме разборки устраивай.
- Уж я-то разберусь, не сумневайся. Вот с тобой объяснюсь по-мужски, и пойду жену с детьми учить уму-разуму.
Карчар прет на меня, размахивая огромными кулаками. Попадешь под такой – зашибет насмерть. Я уворачиваюсь, хоть и с трудом. Улучив момент, пинаю противника по голени и, когда тот на миг замирает, не мешкая бью в живот. Он сгибается. Не давая Карчару опомниться, хватаю его руку, выламываю назад. Так обычно Кремень недовольных утихомиривал. Волоку незваного гостя к выходу, толкаю вон:
- Еще раз явишься, медведя на тебя натравлю.
Знаю, что не сделаю этого, как знаю о том, что Карчар этого не знает. Медведь, кстати, уже явился, лежит поверх груды яблок, зыркает недобро в нашу сторону: мол, почто есть мешаете?
Под пристальным взглядом Белогрудого тащу Карчара подальше от дома. Как знать, вдруг мишка и впрямь решит его попугать. Доныне он являл миролюбие, но в моей душе до сих пор звучат отголоски ярости, которую я отнял у него на лесной тропе. Зверь есть зверь, кто там разберет, какие мысли родятся в его голове. То, что также же легко я мог забрать злость у Карчара, понимаю уже позже. А следом понимаю и то, что не нужна мне его злость. Противно мараться грязью чужой души, пусть сам ее расхлебывает. Одно дело помочь мальчишке выбраться из грозовой ловушки, в которую заперла его память, или защитить себя от нападения хищника, и совсем другое избавлять здорового мужика от бед, которые он сам на себя накликал ленью да себялюбием.
Правда, вскоре я жалею о своем решении.
Арслан прибегает запыхавшийся. Под глазом темнеет очередной синяк, лицо разбито в кровь, губы белы от бессильной злости:
- Отец буянит, угомону нет. Из-за меня все! Все ему не так! Дурачком был – плохо, умным стал – того хуже. Хоть бы совсем на глаза ему не попадаться. Разреши у тебя поживу? Я и во дворе, и на пороге спать готов.
Понемногу выясняю подробности. Карчар, как от меня воротился, точно сорвался с цепи: кричал, топал ногами, отборнейшей бранью сыпал, на жену с кулаками набросился. А когда Арслан за матушку вступился, вовсе озверел. Пока отец со старшим сыном дрались, малые разбежались кто куда, Дина у соседей схоронилась, домой идти боится.
Сдается мне, не из-за Арслана лютует старший Бероев. Это я его распалил, а на домочадцах он лишь срывается. Ну, раз с меня началось, стало быть, мне и исправлять.
- Пойду потолкую с папашей твоим. Давно намеревался, - собираюсь выйти, но мальчишка не дает.
- Не ходи! Отец не видит ничего, как зенки зальет, он и тебя тоже…