- Ну, меня кулаками не напугать.
Арслан упрямится:
- Не ходи! А то получится, будто я наябедничал… Не разобрался сам, к чужаку за подмогой побежал. Не принято у нас ссоры из дому выносить, настоящий мужчина должен сам со всем справляться.
- Знаешь, не со всем можно да и нужно справляться в одиночку. Хребет сломаешь, коли на нем целый свет удержать попытаешься.
Говорю, а сам понимаю, что не Арслану - себе втолковываю. Ведь и впрямь, все на себя взваливать – от гордыни это, от глупости несусветной. Если б надо было, чтоб человек в одиночку мир на горбу волок, так Господь бы только его одного и создал. Отстраняю Арслана, иду в деревню. Медведь провожает меня задумчивым взглядом, но с места не трогается, мальчишка виснет, тщетно пытаясь задержать.
Дверь во двор к Бероевым распахнута настежь. По камням, роняя перья, заполошно мечутся куры. Заливается лаем облезлый пес на цепи. Повсюду валяются обломки битой посуды, на ветру хлопает вывешенное сушиться белье. Карчар сидит на чурбаке для колки дров – длинные руки уперты в колени, косматая голова клонится на грудь. Рядом стоит огромный колун. Не знаю, как стану убеждать старшего Бероева, но не хочу, чтобы свидетелем нашей беседы был его сын. Однако, как назло, мальчишка не из пугливых. Хотя внутренне дрожит, но стоит твердо, расправив тощие плечи. Карчар вглядывается куда-то позади нас, не иначе, медведя высматривает. Не высмотрев, смелеет, нашаривает ладонью рукоятку колуна, подымается. Глаза его красные, на виске темнеет ссадина, рубаха расхристана, среди густой поросли на груди виден кожаный шнурок с каким-то амулетом.
- Ступай в дом, Арслан! – шепчу мальчишке.
Тот упрямо дергает головой:
- Не пойду!
Ну вот и что с ним с таким смелым делать?
- Явился потолковать по-мужски? Ну, давай, иди ближе! – скалится Карчар, перебрасывая колун из руку в руку.
- Попросить пришел, - говорю, а сам понимаю, что бесполезно.
Не услышит Карчар моих просьб. А коли и услышит, то не впустит в голову. Не оттого, что пьян, а оттого, что не видит никого, кроме себя да правоты собственной. Мне сквозь его правоту не пробиться. Такие только силу понимают, как медведь, что норовил меня напугать на лесной тропе. Нет, не стану я с ним разговаривать и просить тоже не стану.
Отыскиваю в своей памяти давнее воспоминание, то, в котором комната с низким потолком, склянки с останками живых существ и холеный румяный доктор, участливо выносящий приговор: «Вы серьезно больны. От вашей болезни нет лекарства, что бы ни наобещали шарлатаны. Если хотите поговорить с кем-то по душам, не откладывайте разговор до лучших времен, для вас они не наступят. Вы обречены. Гниль точит вас изнутри». Вплетаю в видение страх, добавляю давящий гнет бессилия и с размаху швыряю в Карчара, не спрашивая на то его согласия. Старший Бероев дергается, смотрит оторопело, пока воспоминание укореняется, тянется тонкими усиками сквозь винный дурман и, наконец, прочно опутывает разум.
- Ты колдун! – неестественно тонко взвизгивает Карчар и, так и не опустив свой страшный топор, принимается пятиться. – Ты проклял меня. Ты меня проклял!
- У тебя гнилая душа, Карчар. Если не очистишься, гниль выйдет наружу и пожрет тебя. Ступай к Уас Герги, кайся, моли о прощении, не то…
Ухожу с Бероевского двора победителем. Здоровый мужчина дрожит за моей спиной. Арслан смотрит огромными глазами. Из окна дома испуганно смотрят младшие дети Бероевых. Понимаю, что погорячился, уже после. Меня боятся, как в самую первую пору беспамятства, и если косые взгляды деревенских я еще могу пропустить, то холодок чужого страха не спутаю ни с чем, слишком хорошо он мне знаком. Одновременно со мной заискивают: кивают, угодливо улыбаются, справляются о здравии. Им бы Карчара бояться – хмельного, угарного, озлобленного на целый свет, но сторонятся отчего-то меня. Даже Тамир, к которому я захожу поболтать, встречает меня во дворе, незаметно пытаясь спиной загородить дверь в свое жилище. Правда, его любви к сплетням страх не умаляет ничуть.
- Карчар-то наш точно заново родился. Рачительным хозяином заделался: рухлядь со двора повыбросил, в саду чистоту навел: сухостой попилил, землю перекопал, кусты виноградные начисто повыкорчевал. Я-то почем это знаю – так он ко мне за ножницами приходил, свои-то пропил давно! А видал бы ты, какой он загон козам выстроил! Вот прямо сам бы там жил, ей-ей. К Уас Герги бегает беспрестанно – в дождь ли, в снегопад все с монахами тамошними о жизни толкует. Образ старинный вытащил, колени пред ним клонит, лбом оземь бьется. Поговаривают, ты к переменам в ём руку приложил?