На далеком склоне невидимая куропатка роет лапами снег. В поисках пропитания из-под снега вылезает пугливая мышь – от нее исходят страх и голод. Голод побеждает. Мышь выбегает на открытое пространство, торопливо подхватывает какое-то зерно и тащит его обратно, в безопасности норки. На самой грани чувствования, там, где мешается действительное и кажущееся, я различаю робкий отголосок боли. Уж не помстилось ли мне? Может, то воет сорвавшийся в ущелье зверь? Может, птица устала от полета? Ужели в своем стремлении отыскать сына Фирузы я поддался самообману? Запрещая себе сомневаться, иду на ощущение. Боль стихает. Да и была ли она? Вновь принимаюсь кликать Мансура, до слез вглядываясь в слепящую белизну. Уже начало смеркаться, однако мне везет. На одном из уступов я замечаю темное пятно. Тороплюсь туда. Ближе к ночи сделалось холоднее, размокшая грязь смерзлась льдом, приходится осторожничать, пару раз поворачивать назад и искать обходные пути. Медведю легче – вцепился когтями и вся недолга. Так мы доходим до уступа.
- Ты бы подождал тут, - прошу Белогрудого. – Это я к тебе привык, а Мансур перепугаться может.
Разумеется, зверь не понимает. Невольно задаюсь вопросом, можно ли вложить в его голову память о необходимости подождать, и как должна выглядеть эта память. Так ничего не придумав, оставляю мишку на потом, сейчас надо сосредоточиться на более важных проблемах. Принимаюсь карабкаться по отвесной стене. Обледенелые камни царапают пальцы в кровь. Ноги скользят.
- Мансур, ты там?
Тишина ответом.
Мои усилия вознаграждаются: на уступе и впрямь обнаруживается Мансур: он лежит на снегу, свернувшись и обхватив себя руками, одна нога неестественно вывернута, борода и усы покрыты инеем. Когда я принимаюсь его тормошить, старик открывает глаза. Зрачки его темны от боли, скрюченные морщинистые пальцы едва ли теплее льда.
- Идти сможешь?
Мансур с трудом качает головой. Зубы его стучат.
- К-кажись, н-ногу поломал, д-далеко н-не уйду. П-прыгать смогу. А т-то п-ползти. Хор-рошо, что т-ты меня от-тыскал. П-приведи п-помощь.
Замечаю у пояса Мансура веревку.
- Ты околеешь, пока я с подмогой вернусь. Давай-ка уж как-нибудь сами. Спустим тебя, а там что-нибудь придумаем.
Я очень рассчитываю на благожелательность моего мохнатого друга, но не хочу раньше времени пугать старика. Обвязываюсь веревкой, один конец которой закрепляю на растущей на краю уступа березе. Так себе опора, тонковата, но надеюсь, выдержит. Вновь тормошу успевшего провалиться в забытье Мансура:
- Давай, отец, лезь на закорки да держись изо всех сил.
Очень медленно принимаюсь спускаться. Ящерицей никну к камням. Вслепую нащупываю трещины, в которые буквально впиваюсь руками и ногами. Несмотря на мороз, я скоро делаюсь мокрым от пота, а ветер тотчас обращает его в лед. Мансур сопит над ухом. Даром что костляв, старик тяжел. Он искренне пытается помочь, но толку от его помощи чуть. Боюсь представить, что будет, если он впадет в забытье во время спуска, поэтому начинаю говорить с ним о всякой чепухе.
- Как ты сюда забрел?
- Д-да ярочка у нас уб-бежала. М-молодая, глуп-пая. З-замерзнет али в-волчьей сыт-тью с-станет, вот от-тправился искать.
- Не нашел?
- К-какое т-там нашел, едва с-себя не пот-терял. Стой!
- Что случилось?
- Т-там… т-там… сидит… ждет… об-близывается… с-слюна течет… с-сожрет – не п-поперхнется…
Не могу обернуться, хотя догадываюсь, кого заметил Мансур. Спрашиваю, чтобы увериться:
- Ухо рваное? Грудь белая?
- А, т-так это т-твой. Н-не разглядел с-сослепу, уж п-прости ст-тарика. Т-тогда и ладно.
Напрасно я думал, будто Мансур испугается Белогрудого. Вера деревенских в то, что я колдун превосходит любые страхи. Привязываю Мансура к медвежьей спине, Белогрудый ворчит, но терпит. Желая настроить зверя на благодушный лад, делюсь с ним памятью об аромате яблок. Кажется, помогает. По крайней мере, обратный путь мы проделываем спокойно – я и Белогрудый со своею ношей. Он даже позволяет мне ухватиться за загривок, когда окончательно темнеет и любой шаг может обернуться шагом в бездну. Несмотря на помощь медведя, обратная дорога выматывает. Передав Мансура на попечение Фирузы, подымаюсь в свой выстывший дом и, бросив в печь пару поленьев, проваливаюсь в глухой сон без сновидений.