Слова брата Иннокентия повторяют мои сомнения. Разумом я понимаю, что он желает мне только добра, пытаясь удержать на месте, но сердце бьется вперекор:
- Вы уговариваете меня сидеть сложа руки и ждать? А как же: просите – и дано вам будет, ищите – и обрящите?
- Я уговариваю вас вверить себя Господу. В ожидании нет худа, а вот безделье и впрямь подтачивает душу. Но разве вам нечем заполнить дни? Поговаривают, вы спасли сына Фирузы?
- А еще поговаривают, будто я колдун и проклял Карчара Бероева.
Брат Иннокентий неожиданно наклоняется к моему уху, точно желает сохранить сказанное втайне:
- Некоторым проклятия только на пользу. Знаю я этого Карчара, тот еще упрямец, уж сколько раз наставлял его на путь истинный.
- Как по-вашему, могу я и впрямь оказаться колдуном?
Людской страх не дает мне покоя – подъедает тихо, исподволь. Как знать, может, беспамятство и впрямь наделило меня способностью навязывать волю и людям, и зверям? Ведь как ни крути, а договориться с медведем мне удалось, и Карчара тоже удалось напугать. Вдруг, я и впрямь законы Божии преступаю?
Брат Иннокентий выпрямляется, грозит пальцем. Лицо у него строгое, решительное, голос звучит сурово:
- Вот уж от вас я никак не ожидал суеверий.
- Вы не верите в колдунов?
- Я слуга Божий, верю только в Господа нашего и ему поклоняюсь, а вера в сверхъестественное суть служение бесам. Чудно уживаются в душе человеческой вера и суеверия: казалось бы, истово верующему не должно иметь кумиров, но люди не знают золотой середины - одни не признают существование ни Бога, ни нечистого, другие поклоняются и Троице, и Уас Герги, и десятку-другому духов ущелий, рек и перевалов для надежности. Этим, последним, куда как сподручнее переложить на других решение своих бед, обвинить кого-то в неудачах, не думать, а поступать, как велено. Но уж коли выбирать, все ж-таки верящие лучше безбожников, ибо негодно человеку самого себя центром мироздания ставить. Много зла от гордыни, а уж того паче, коли она с себялюбием да с равнодушием сочетается. Как по мне, так пусть лучше по-людски себя ведут - хоть из веры, хоть из страха суеверного. Все одно – человеческую природу улучшать – дело безнадежное.
[1] Агасфер или Вечный жид – легендарный персонаж, по преданию обреченный скитаться из века в век до Второго пришествия.
XX. Поэтесса чужой земли. Доброй волей и без принуждения
Я знаю женщину: молчанье,
Усталость горькая от слов,
Живет в таинственном мерцанье
Ее расширенных зрачков.
Ее душа открыта жадно
Лишь медной музыке стиха,
Пред жизнью, дольней и отрадной
Высокомерна и глуха.
Николай Гумилев
А затем появляются гости. Их привозит Тамиров сын Камаль. Он появляется на пороге моего жилища: чернобровый, чернобородый, в накинутой на плечи шкуре черной овцы, со своей неизменной трубкой. Улыбается, оголяя крепкие желтые зубы, неспешно выдувает струйку дыма:
- Отец низко кланяться велел. Сказал, ты на развалинах старой деревни обретаешься. А еще сказал, ты чудеса творишь.
Позади Камаля топчутся женщина и девочка, верно, одних с Арсланом лет. Девочка глядит исподлобья, настороженно, точно лесной зверек, прямые брови ее сведены на переносице, тонкие губы сжаты, острый подбородок выставлен вперед, точно она намеревается кого-то им пронзить. Женщина по возрасту годится девочке в матери, хотя сходства между ними нет и в помине. У женщины тонкие лодыжки и запястья, правильные черты лица. Ее можно было бы назвать красивой, если бы не глаза: темные, вытянутые к вискам, формой напоминающие вишневый лист, они безмятежно-пусты. Я смотрю на женщину в упор, и та, точно зеркало, возвращает мне взгляд, в котором нет ни капли понимания.