Девочка выходит вперед. Она так тоща, что я могу смести ее неосторожным движением, тычет в меня пальцем, кивает на Камаля.
- Он сказал, ты колдун, - не то обвиняет, не то вопрошает она. - Расколдуй мою маму! А взамен я готова поступить к тебе в услужение на тридцать лет и три года или как там у вас принято?
- Это обязательно?
- В сказках колдун непременно берет плату за ворожбу: то, что дома не ведаешь, или нерожденного ребенка, или службу - традиция такая. Дома у нас с мамой нет, замуж я не собираюсь, так что остается служба.
- Давай договоримся: вы поживете у меня, а дальше – как будет, хорошо?
Девочка так напряжена, что начни я спорить, она сорвется в крик или в слезы. Вся ее бравада напускная, и я не решаюсь сказать, что никакой я не колдун, и чудес не творю.
Отступаю в сторону, предлагая гостьям войти, тихо спрашиваю у Камаля:
- Откуда они?
Тот пожимает плечами:
- Люди говорят, с восхода пришли. Брели, куда глаза глядят, девочка просила хлеб, таскала из гнезд птичьи яйца, воровала. Остерегся бы ты их в дом пускать.
- Тогда зачем ты их привел?
- На мне жена, дети, хозяйство… Не могу у себя оставить, а ты все равно точно сыч один живешь. Расколдуй мать девочки, да и отпусти обеих на все четыре стороны.
- Как я ее расколдую?!
- Почем знаю? Мне ваши тайны колдовские неведомы. Ну, я поехал что ли?
Отдаю в распоряжение гостий обжитую комнату с печью, а сам перебираюсь на летнюю террасу. Хорошо, что я успел подлатать там крышу да собрать осколки стекла. Обхожу заброшенные дома, чтобы принести еще одну кровать да кое-что из утвари. Назвавшаяся Аной девочка немногословна и ершиста. Она терпит меня, не более: говорит лишь по необходимости, на зов откликается с опозданием, а подчас притворяется, будто не слышит. Мать Аны скользит неясной тенью, не чиня ни вреда, ни пользы: то берется за какие-то предметы, крутит их перед собой, то выходит во двор и бредет, куда глаза глядят. Днем Ана следит за ней, но под покровом мрака странная гостья порой ускользает.
Впервые я узнаю об этом, когда девочка совершенно бесцеремонно расталкивает меня среди ночи:
- Просыпайся, мама ушла! Надо искать.
Оставшуюся половину ночи мы бродим по лесу, в конце концов обнаруживая пропажу мирно спящей среди переплетенных корней старого дуба. Будим, ведем обратно. Женщина не противится, не спрашивает - идет, безучастная ко всему. Также безучастно, верно, она пошла бы в пропасть, реши я от нее избавиться. Что же делать с ней? Кроме как дать им с дочерью кров и разделить с ними нехитрую пищу, я больше ничем не могу помочь, что бы там ни навыдумывали деревенские. И выгнать их тоже не по-людски. Куда они пойдут?
Теперь, когда они живут со мной, я стараюсь не оставлять их одних надолго. Кто знает, что за время моего отсутствия может произойти? Единственное, куда хожу по-прежнему – в обитель Уас Герги, помолиться, узнать, нет ли вестей о сестрах. Как-то воротившись, я застаю во дворе ругающегося с Аной Арслана. Девочка наступает на парня, нимало не смущаясь тем, что он выше ее на целую голову, беспорядочно машет руками, кричит:
- Ты зачем явился? Обворовать хочешь?
Арслан закрывается от сыплющихся на него ударов, пятиться к калитке, но все-таки пытается огрызаться:
- Да я... да что ты в самом деле, хуже пса цепного… я по делу по важному… да не к тебе вовсе…
- А крался зачем?
- Не крался я!
- А не стучался отчего? Без стука одни тати врываются!
- Да я так завсегда ходил. Почем мне было знать, что здесь ты?
Завидя меня, спорщики на миг замирают, а затем, обвиняюще указывая друг на друга, одновременно восклицают:
- Она меня не пускать вздумала! Завсегда ходил, а тут какая-то пигалица стала поперек дороги!
- Он ворвался без стука, до смерти напугал! Разве добрые люди так поступают?
- Напугаешь тебя, как же! Сама кого угодно заикой сделаешь!