- Все в порядке, Ана, это Арслан, он друг. Арслан, Ана с матерью живут у меня.
Притащившийся следом за мной из лесу Белогрудый просовывает в калитку любопытную морду, заходит и валиться пузом на раскаленные камни двора. Ни Арслан, ни Ана медведя не замечают. Меня они тоже не слышат, поглощенные спором. Я присаживаюсь в тени под навесом, поджидая, когда мальчишке с девчонкой надоест сыпать взаимными обвинениями. Смотрю, как носится по небу стайка ласточек, гоняясь за мошкарой. Порой птицы залетают под навес, щебеча и дрожа крылышками рассаживаются на тонких перекладинах – точно хвостатые черные запятые по строкам, отдыхают недолго и вновь все вместе срываются в стремительный полет. Медведю ожидание прискучивает прежде, чем мне. Ласточки не будят в нем интереса. Вразвалку Белогрудый топает к Арслану, нетерпеливо тянет его за рукав, а когда мальчишка пытается отпихнуть его, бесцеремонно валит наземь.
Какое-то время Арслан катается с медведем по пыльным камням двора, треплет его за ушами, отворачиваясь, когда Белогрудый пытается лизать ему лицо, – дыхание медведя смердит падалью. За их возней через неплотно притворенную дверь завистливо подглядывает Ана. Натешившись, Белогрудый отпускает Арслана. Мальчишка подсаживается ко мне, тоже глядит на ласточек. Сдается мне, он пришел не с Белогрудым играть и даже не ругаться с Аной.
- Я чего карабкался-то? Ведь не запросто за так. Мне давеча сон был странный, - так начинает он разговор. - Вдруг истолкуешь, а? Ну, чего тебе стоит… Ну как он счастье или немалые деньги сулит? Обычно-то как? Овцы или папаша пьяный снятся. А тут привиделось, будто я в кромешной темени блуждаю. Там, за покровом темноты, кто-то потешается над моими метаниями, пальцем кажет, дураком кличет. Так бы морду-то пересмешнику и начистил, а выхода нет! Сколь ни блуждаю – лишь тьма за поворотом. Открываю рот, чтобы на помощь позвать, но темнота успевает раньше, змеей проскальзывает в горло - ни вдохнуть, ни выдохнуть. Вот такой сон. Ну как, возьмешься толковать?
Он выпаливает все разом, а затем притихает, ссутуливается. Я слышу страх в его словах, в прерывистом дыхании, в холодке вдоль позвоночника. Мальчишка не помнит, он просто не может помнить. «Нельзя вспомнить то, чего у тебя нет» - так меня убеждали. Однако страх Арслана до сих пор отдает окалиной, и на коже мальчишки по-прежнему ветвятся узоры молний. Описанный им сон точь-в-точь повторяет разделенное надвое воспоминание, которое я втянул в пустоту своего беспамятства. А если помнит Арслан, значит, могу вспомнить и я? Мне казалось беспамятство – это то, что остается после того, как забирают память - пустое место, след в пыли. Но что, если я ошибаюсь? Если все наоборот, и беспамятство не след, а сама пыль? Если оно лежит не под воспоминаниями, а поверх?
Тьма коверкает
Цвета ли, чувства,
Сна кавернами
Наружу мчусь я –
Объят паникой,
Лоб в испарине, -
На свет утренний,
На свет палевый.
Молитву шепчу
Ртом онемелым,
Проснуться хочу
И не умею.
А это уже не мальчишка, эта моя доселе безмолвная гостья, мать Аны. Замерла в дверном проеме, безотрывно глядя на Арслана. Застывшее выражение ее лица точно надломилось трещинами, из-под которых, как солнце из-за туч, проступает нечто вдохновенное, пламенное, живое. И если обычно ее пустота пахнет металлом и пылью, то сейчас я чувствую густой медовый аромат роз. Мальчишка не может помнить об ударе молнией, как тем более не может помнить и она. Но если это не память, что тогда?
Арслан восхищенно выдыхает:
- Ух ты! Она как будто была в том сне вместе со мной.
Белогрудый приподнимает морду и ведет носом. Женщина, скрипнув дверью, уходит обратно в дом, унося с собою розовое благоуханье. В кои-то веки Ана не идет за матерью, а остается с нами, во дворе.
Улыбаюсь мальчишке:
- Добрый тебе сон был, жизнь предвещает долгую да память отменную.
Деревенским много не надо. Арслан тянет с видимым облегчением:
- Уфффф! Точно гора с плеч.
Ана бочком подступает к нам. Садится рядом, косится на Белогрудого. Пихает острым кулачком мальчишку.
- Это ведь твой медведь?