Чудовищное скопление народу давит. Я близок к тому, чтобы захлебнуться в слитном потоке чувств всех этих людей. Я могу заткнуть уши, зажмурить глаза, но бессилен затворить разум от незримого неумолчного гула, что жужжит растревоженным ульем, бьется, в тесные стены вагона, и, не находя выхода, становится все безудержнее, все злее.
- Вам нехорошо?
На меня обеспокоенно глядит мужчина средних лет, невзрачный, с пробивающейся сединой, с морщинками в уголках глаз и редкой светлой бороденкой. Порывшись в одежде, он извлекает на свет несвежий клочок ткани:
- Вот, держите.
Качаю головой и поспешно утираю рукавом пот со лба.
- Вы до какой станции едите?
Называю, сверившись с запиской, в которой добрые браться Уас Герги подробным образом расписали мое предстоящее путешествие.
- Стало быть, до самого конца. Нам по пути. Меня, кстати, Игнатом зовут. Игнат Тимофеевич, к вашим услугам.
- А я Иван… - говорю я, на затем меня посещает мысль, что пора бы привыкать к своему настоящему имени. – Нет, Михаил. Михаил Светлов.
- Первый раз вижу, чтобы человек путал, как его зовут. Вы по делу али развлечения ради, Иван-Михаил?
Ладонь моего соседа вкрадчивая, осторожная. Пожимая ее, я будто хватаю облако за край.
- Надеюсь повстречаться с родным, которых потерял, пока был на войне.
- Война? Так она полгода как завершилась!
- Вот как?
- Мы подписали мир на крайне невыгодных, я бы даже сказал иезуитских, условиях. Да что рассказывать, вам это должно быть известно лучше меня. Надо же, никогда не заподозрил бы в вас военного. Простите мое любопытство, но вы, верно, в нагорном драгунском служили?
- Отчего вы так решили?
- Выглядите истинным сыном гор, хоть теперь картину с вас малюй: кинжал, борода, шкуры, и еще этот неподражаемый акцент!
Беседа с соседом позволяет мне отвлечься от чувств окружающих, поэтому я охотно ее поддерживаю. Я благодарен Игнату Тимофеевичу за его участие. Так, за разговором длится путь. Стучат колеса, дрожат пол и стены вагона. Горы за окном делаются все ниже и ниже, и в какой-то момент сменяются невысокими округлыми холмами, покрытыми редкой чахлой растительностью, словно проплешины на голове старика. Затем пропадают и они. Поезд идет через огромные ровные пространства, и порой, плотно прильнув к стеклу, удается разглядеть его хвост. Я с интересом слежу за переменами местности. Вот ведь чудно: я ничего не знаю помимо гор, равнины будят во мне любопытство, а Михаил Светлов, напротив, не был в горах и мечтал увидеть их. Сколько ни тщусь, я никак не могу соединить себя с ним, для меня он другой человек, живший в моем теле прежде, а затем освободивший его, как старый постоялец освобождает дом к приходу нового.
Поезд тычется в гостеприимно подставленные ладони перрона. Скрипят тормоза, свистят свистки. Люди поспешно вскакивают со своих мест, хватают поклажу, грудятся возле дверей, устраивая драку за право выйти прежде остальных. Жду, когда схлынет толпа и в итоге выхожу последним. Озираюсь по сторонам, надеясь узреть хоть что-нибудь знакомое, но, увы, все вокруг чуждо. Над головой, с четырех сторон стиснутый домами, светлеет клочок небес. Своими размерами эти дома и в подметки не годятся крепости, охраняющей вход в Мнемотеррию, зато они берут количеством и разнообразием. Высокие, с тонкими иглами крыш, и почти распластанные по земле; узкие, состоящие всего из одной двери и пары окон над нею, и широкие, долгие, подпираемые множеством опор, точно гигантские многоножки; каменные, деревянные - они громоздятся друг на друге, прочно заключая меня в свой плен.
- Да, поразительное зрелище! – слышу голос недавнего соседа. – Кажется, вы немного растерялись? Со мной тоже такое было. А ведь поди ж ты, освоился, заправским горожанином стал! Теперь хоть с завязанными глазами отведу вас в цирюльню, в кабак, на биржу. Говорите, куда вам надобно? А то давайте зайдем пообедать?
Запоздало понимаю, что голоден, со вчерашнего дня у меня во рту не было ни крошки. И в этот момент меня простреливает ощущение враждебного взгляда. Он ввинчивается острым колом в затылок, свербит, дергает. Вокруг много народу, одни торопятся по своим делам, другие прогуливаются неспешно. В мою сторону не смотрит никто. Помстилось? Возможно, раздерганная толпой способность воспринимать чужие чувства подает неверные сигналы? Или ухваченная мною вражда направлена на кого-то другого, а меня задела мимолетом?