- Как можно сомневаться? Тетя не знала, что Михаил жив, так бы она написала о нем непременно. Наш брат герой войны, ему будут рады в любом светском салоне! Мы не можем оставить его, едва обретя!
Натали беспомощно всплескивает руками, переводя взгляд с Сандрин на Аннте, затем на меня.
- Но как же…. Ведь сезон… Надо соответствовать: шить бальные платья, приличествующую случаю одежду для Михаила. А мы едва сводим концы с концами.
Сестры отдали мои прежние вещи, но все они расходятся на мне по швам, и я продолжаю носить то, в чем приехал сюда.
- У меня есть средства, - достаю из кармана десять идеалов, оставшиеся от тех денег, которыми снабдили меня в дорогу добрые братья Уас Герги. Братья долго их собирали. На них можно купить козу, если, конечно, хорошенько поторговаться, или безбедно жить несколько месяцев. - Тут достанет на добротный тулуп и на рубаху, хотя мои еще не изветшали. Но коли вы настаиваете, что нужны другие… И себе тоже возьмите, мне много не надо.
Сестры переглядываются.
- Мы что-нибудь придумаем, - неуверенно говорит Натали.
- Я могу заработать еще, - пытаюсь ободрить их, но осекаюсь.
Это ведь не Мнемотеррия, где расплачиваются памятью, и не Тамирова деревня, где меня почитают за колдуна и снабжают снедью в неограниченном количестве. Этот мир живет по иным правилам, и не все из них я успел постичь.
После долгих сомнений сестры все же пытаются перешить по мне старую одежду. Они то ссорятся по пустякам, плачут, то мирятся и опять плачут, обнимают друг дружку, клянутся в вечной дружбе, бегают вверх-вниз по лестницам, хлопают дверьми, складывают чемоданы, затем вываливают все вещи обратно, укладывают на их место новые и вываливают уже новые. Но наконец сборы окончены и причин для промедления не остается.
В столице настоящее столпотворение. Улицы запружены народом. Мимо проносятся телеги, повозки, экипажи, одинокие верховые. Все громыхает, звенит, лязгает, отовсюду летят свисты и брань. После поездки в поезде я надеялся, что мне не придется вновь окунуться в большое стечение народу, но мои надежды оказались тщетны. Объединенные чувства толпу порядком сбивают с толку. Сандрин замечает мое состояние, спрашивает участливо:
- Тебе плохо, Михаил?
- Отвык от толпы.
- А прежде ты любил находиться в обществе, - раздумчиво замечает Аннет.
Не помню, чтобы Михаил Светлов писал об этом в дневниках, как не помню и обратного. Возможно, Аннет права.
Стуча колесами, наша повозка въезжает во двор огромного дома, раскинувшего, подобно каменной птице, по сторонам оба своих крыла. В доме три этажа: два высоких, а третий – пониже. Стеклянные глазницы окон отражают небесную синь, а над окнами, на крыше частоколом печные трубы: огромные и крохотные, тонкие, как тростинки, и широкие, словно бочонки, круглые, квадратные. Над некоторыми клубится дымок. Этот дом без труда может вмести всю Тамирову деревню, и еще место останется. А оказывается, мы будем здесь жить!
Помогаю спуститься сестрам, иду вперед, не переставая оглядываться на дочиста выметенный двор, на растущие близ дома высоченные деревья, на снующих кругом людей. Внутри дома - блеск и зеркала, аж хочется зажмуриться. Сияют белизной полы, сверху, прозрачный и гладкий, точно выточен из ледяной глыбы, свисает светильник. Потолок над светильником изукрашен разрисован облаками и ангелами – такого я не видал и в храмах. Задираю голову, чтобы рассмотреть эту красоту получше.
- Эй, человек, закройте рот и несите наверх чемоданы! – доносится до меня властный низкий голос.
Голос принадлежит женщине весьма суровой наружности, что сходит по лестнице нам навстречу. Она немалого роста, ее плечи широки, а над верхней губой темнеет пушок. Кабы не платье, я принял бы ее за мужчину. Не сразу понимаю, что женщина обращается ко мне.
- Тетушка, это Михаил. Вы должно быть не узнали его, - решается возразить Сандрин.
Анастасия Львовна по очереди обнимает каждую их сестер, целуя воздух возле их щек. Мне достается краткое сухое приветствие и протянутая рука в перчатке, которую я крепко пожимаю, заслужив неодобрительный взгляд хозяйки.
- Ты должен был поцеловать ее. Так принято, - шепчет мне Сандрин, пока вслед за тетушкой мы подымаемся вверх по лестнице. Статуи каких-то странных голых людей провожают нас пустыми глазами из глубины своих каменных ниш.