- Анастасию Львовну? – также шепотом ужасаюсь я.
Сандрин фыркает:
- Нет же, ее руку!
Селят нас в комнатах верхнего этажа, каждого в своей. Первое время я просто хожу по этому огромному дому, не переставая дивиться увиденному. Трогаю стены, столы, двигаю мебель и предметы: бесчисленные подушечки, слишком маленькие, чтобы устроить на них голову; обтянутые тканью лавочки, на которых не достает места присесть; столики с ящичками, противящиеся попыткам отворить их и ломающиеся, стоит лишь дернуть посильнее; фигурки детей и животных, что при падении разбиваются белым крошевом; хлипкие перегородки, делящие комнаты на части. Эта обстановка должна быть привычна мне, но привычка проявляться не спешит, память не дает подсказок. Похоже, я слишком долго был беспамятным, чтобы воротиться к прежней жизни.
У Анастасии Львовны всегда гости - мужчины и женщины, нарядно одетые. Они собираются вечерами в комнате, которую хозяйка и сестры называют гостиной. Стены комнаты оббиты тканью, точно изнанка шкатулки, мебель изящная, узорчатая, я стараюсь держаться от нее подальше, дабы не поломать ненароком. А гости рассаживаются, располагаются вблизи огня, и тотчас отгораживаются ширмами от его тепла, играют в карты за столиками на тонюсеньких ножках, мужчины курят, женщины обмахиваются веерами и ведут беседы о неизвестных мне людях и малозначительных вещах, старательно притворяясь, будто эти люди и эти вещи имеют ценность. Чтобы не расстраивать сестер, я поддерживаю их игру.
Чаще других заходит Апполинарий Григорьевич Мокроусов. У него шустрые карие глаза и голос, которым впору подымать мертвых. Когда он чихает, слышно из соседних комнат, а уж коли надумывает рассказать историю, то откреститься от нее невозможно. Апполинарий Григорьевич заядлый охотник, все речи его лишь о борзых, ружьях да дупелях.
- В моем имении, - вещает он, откинувшись на резную спинку стула и вытянув вперед ноги в высоких сапогах, – а оно ни много ни мало, в семнадцати верстах отсюда, сплошь леса да болота. Чуть зазеваешься – сразу ухнешь по пояс в воду, болото оно невнимательности не прощает. Но зато какие там дупеля! Какие глухари! А утки-то, утки - сытые, непуганые! Выйду я, бывает, спозаранку, еще туман по траве стелется, борзая впереди бежит, на плече ружьишко. Знай себе пали да собирай. Вот вы, Михаил Евгеньевич, на кого охотитесь?
Пожимаю плечами.
- Да на кого придется: бывает, заяц в силки попадет, куропаток ловил, белок тоже.
Мой ответ отчего-то приводит Мокроусова в восторг: Апполинарий Григорьевич громогласно хохочет, колотит себя по бедрам, запрокидывает голову, выставляя острый кадык, скалит темные от табака зубы.
Его смех вызывает интерес прочих гостей, а их у Анастасии Львовны собралось немало: Петр Федорович Кавельянов - чрезвычайно важный, дотошный господин средних лет, говорящий протяжно и гладко; затем граф Василий Виноградович Демидов - очень худой телом и лицом, с холодными рыбьими глазами, с острым горбатым носом, с пальцами длинными и нервными, которыми он беспрестанно что-то теребит: то мундштук, то пуговицу то, как теперь, кончик собственного носа. Вблизи окна, на коротенькой кровати (кажется, она называется кушеткой), уставив ноги на лавочку, сидит пожилая княгиня Елена Аркадьевна Нежинская со своим песиком по кличке Сахарок. Рядом – рисовальщик Петрушенька Черемицкий, совсем молодой, не больше пятнадцати лет. Он старается подражать остальным, что неплохо ему удается: дует щеки, говорит длинными непонятными фразами, глядит из-под полуопущенных век. За карточным столиком друг против друга расположились братья Левашовы, Андрей и Юрий – первый с подкрученными золочеными усами, а второй – с точно также золоченой короткой редкой бородкой, по чему я их и различаю.
- Белок? – переспрашивает Апполинарий Григорьевич, утирая набежавшие от смеха слезы. – Лес полон дичи, а вы на белок охотились? Помилуйте, да чем вам досадили эти милахи? Или вы били их на меткость? Ну, так признавайтесь, за сколько шагов вы всадите пулю белке в глаз?
- Пулю? Что вы, у меня в ту пору и пистолета-то не было.
- Неужели прямо руками ловили? – дивится Кавельянов.
- Ну да, вот, одна даже меня за палец цапнула. Хотите взглянуть?
Кавельянов кивает, и я показываю ему, а затем и другим гостям оставшуюся от давнего укуса тонкую белую щербинку.