- Ты вправду думал, что сможешь ограбить и меня тоже? Только стражи смеют забирать помимо воли.
Костоломов – теперь я признал его! – откидывает полу своего сюртука. Вместо кинжала к пояс его прицеплен пистолет. Я бросаюсь на стража, но он все же успевает вцепиться в пистолетную рукоять, а я успеваю вцепиться в его руку, отводя от себя. Мы боремся в тишине. Пытаюсь выхватить у него пистолет. Страж бьет меня головой в лицо. От удара перед глазами вспыхивает голубой свет, сыплются искры, и я утрачиваю способность видеть. Превозмогая боль, дергаю изо всех сил, пистолет оказывается в моей руке. А дальше пальцы точно обретают собственную жизнь, действуя отдельно от разума. Вслепую тяну курок. Гремит выстрел. В ладонь бьет отдачей.
Когда искры перед глазами оседают, я вижу Костоломова, распростертого у моих ног. В груди стража, там куда вошла пуля, зияет черное отверстие, быстро заполняющееся кровью, застывшие глаза устремлены в небо.
На меня наскакивает Сахарок, опершись передними лапами, принимается тяфкать. В нескольких шагах позади стоят сестры, Петрушенька, Андрей Левашов, Апполинарий Григорьевич и граф Демидов. Их чувства настолько громкие, что я удивляюсь, как они сами себя не слышат: едкое удушье упрека, горечь сожаления, осклизлая брезгливость, оторопь, страх. Перемешавшись, они оседают в моей голове и наверх, перекрывая прочее, выходит осуждение, жгучее, точно капли раскаленного олова.
Уже после я понимаю, что мог бы забрать у них память, как (теперь я это отчетливо понимаю) поступил сам страж во время дуэли со Звездочадским. Отбросить пистолет, соврать, будто непричастен к убийству. Но в тот момент я настолько растерян, что эта мысль даже не приходит ко мне в голову.
- Вы прикончили его, - шепчет Мокроусов. В его голосе неверие и какое-то странное, нездоровое возбуждение. – Подстрелили моего приятеля, точно какого-нибудь дупеля!
Прибывший на место убийства полицейский осматривает тело[1]. Вид у блюстителя порядка замотанный, бороденка куцая, под красными воспаленными глазами темнеют беспробудные синяки. Мятая одежда щедро облеплена грязью, рукава свисают ниже ладоней, и полицейский постоянно поддергивает их, тогда делается видно отсутствие двух пальцев на левой руке[2].
- Вы убили этого господина? – спрашивает он у меня без малейшего любопытства. Похоже, что ему давно опостылели убийцы, убитые, да и все человечество в целом.
- Он набросился на меня с пистолетом, мы боролись.
- Из-за чего он набросился на вас?
- Не знаю. До сегодняшнего дня я не видел его, Апполинарий Григорьевич представил его нам как своего друга.
- Не видели Апполинария Григорьевича?
- Нет, что вы, убитого. Апполинария Григорьевича я вижу частенько, он жених моей сестры.
- Выходит, будто совершенно незнакомый человек в первый день знакомства решился вас пристрелить?
Если я примусь рассказывать про Мнемотеррию и свои основанные на дневниках догадки, полицейский сочтет меня сумасшедшим, поэтому я молча пожимаю плечами, предоставляя полицейскому додумывать самому. Тот задает вопросы остальным, вяло что-то записывает.
Спустя довольно продолжительное время выясняется, что следователь, которого ожидает полицейский, уехал в какую-то отдаленную губернию, и сегодня уже не воротится. Потихоньку вечереет, тени под деревьями становится гуще, тянет холодком. Сандрин в тонком муслиновом платьице с коротким рукавом зябко обхватывает плечи руками. Натали прижимает к лицу тонкий кружевной платок.
- Есть ли какая-то необходимость нам здесь находиться? – недовольно бормочет Андрей Левашов. Я его понимаю: стоять подле покойника - приятного мало.
- Да, правда, господин хороший, отпустили б вы нас, - поддерживает Левашова граф Демидов. – С нами барышни, им ни к чему подобное зрелище.
Один Петрушенька, присев на поваленное дерево чуть поодаль, совершенно безболезненно глядит мною стража, а затем, хмурясь, что-то рисует, устроив папку у себя на коленях. Подле него, сгорбившись, сидит Аннет.
- А, ладно, - сдается полицейский. – Пусть дальше следователь решает, я свое отработал. Молодой человек, позвольте попросить у вас лист бумаги, нам по три штуки в день выдают, велят экономить. Я на сегодня свои исчерпал.
Петрушенька нехотя отрывается от своего занятия, вытягивает из папки чистый лист, протягивает блюстителю порядка. Тот подходит, забирает лист, хмыкает, глядя на рисунок: