- Но за такое же ссылают на каторгу! – ахает Сандрин.
Тетушка раздумчиво качает головой:
- Может, и обойдется. В конце концов Михаил убил человека и должен понести заслуженное наказание. А я со своей стороны попрошу, чтобы за вашего брата вступились высокопоставленные лица. Зато ваша репутация останется чиста.
Сандрин решительно отвергает предложение Елизаветы Львовны:
- Нам не нужно счастье ценой страданий брата. Не нужен свет. Мы уедем в деревню и будем жить там все вместе, как прежде…
- Он нам не брат! Я не хочу жить под одной крышей с мошенником.
- Может быть, все не так уж и страшно? Может быть, стоит попробовать сделать так, как тетушка советует? Если Михаил согласиться, конечно. Я не представляю себе, как жить в отчуждении. И, если Михаил признается, тогда Апполинарий Григорьевич наверно повременит с разрывом, - робко возражает Натали, вскидывая на меня молящие глаза, полные слез.
Там, в прошлой жизни, о которой я знаю со страниц дневников, я отказался от памяти ради Январы. Теперь я должен принести себя в жертву ради сестер. В конце концов, я задолжал им это счастье, когда отдавал свою память доброй волей и без принуждения, хотя тогда я не помнил о них. Зато помню теперь. Я уже знаю, что так и сделаю. И именно эта уверенность, а вовсе не дневники, не заверения княгини Магнатской, не проскальзывающее порой ощущение узнавания и даже не воспоминания, связанные с сестрами, заставляют меня наконец уверовать в то, что я и есть Михаил Светлов.
Назавтра мне приходит повестка о необходимости явиться в полицейский участок. Долго брожу по городу, пытаясь его отыскать, пока какой-то человек с метлой в ответ на мои расспросы не машет рукой в направлении двухэтажного дома, ничего не выделяющегося среди всех остальных:
- Так вот же он!
Возле дома за редким покосившимся забором растут поникшие цветы, на веревках сушится белье. Внутри кто-то ссорится, пахнет жареным, по лестнице вверх-вниз бегают дети, шныряют ободранные тощие коты, чужие глаза следят за мной в приотворенные двери.
Долго дожидаюсь своей очереди в приемной. В кабинете меня встречает давешний усталый полицейский. Говорю ему, что все это время лишь выдавал себя за Михаила Светлова, а на деле являюсь солдатом, служившим вместе с Михаилом и после его смерти решившим притвориться им. Вспомнив упреки Аннет, добавляю, что убил Виктора Андреевича из-за того, что тот грозился раскрыть мой обман. Стол полицейского завален бумагами, его хозяин ютится с краю, торопливо записывая что-то на весу бисерными буквами. Когда я замолкаю, он подымает голову.
- Добровольное признание писать станете? Оно облегчит вашу участь. Только уж, будьте добры, сами, сами. У меня видали что творится?
Повторяю все сказанное на тонком сероватом листе бумаги.
Полицейский немыслимо усталым жестом трет красные глаза, ведет беспалую ладонь ниже, неловко пытаясь захватить в горсть острую бородку. Старая привычка, неприспособленная для новой руки.
Поясняет, хотя и ни о чем не спрашиваю:
- Я из бывших военных, нас всех оттуда набирают. Это еще ничего, вон у Порфирия Петровича, урядника, нога по колено оторвана. Так и бегает за жуликами на деревяшке, а они от него – на своих двоих. Хотя, что я вам рассказываю, вы ведь тоже воевали, всякого навидались, поди. Давайте-ка сюда ваше признание, приобщу к делу.
Торопливо пробегает глазами написанное, затем возвращает мне со словами:
- Следователю пока недосуг вами заниматься. Как освободится, позовет повесткой. И судя по моему опыту, это случится не завтра. С вами-то все ясно, разбираться не нужно. Но в любом случае задерживать вас до разбирательства я полномочий не имею, да и негде мне вас держать. Так что гуляйте, пока можете. Да, вот тут извольте приписочку сделать-с: «Я, имярек, обязуюсь не чинить препятствий разбирательству, исправно являться по вызову в кратчайшие сроки». Готов вам поверить как бывшему офицеру и дворянину. Хотя о чем это я, вы ведь, выходит, не дворянин, и не офицер. Ну хоть до унтера-то дослужиться успели? Написали? А что написали-то? Иван? Так еще фамилия требуется, у нас здесь, знаете ли, тут каждый второй Иван Иванович.
Имя мне, хотя и не ведая, дала матушка Липа. А значит, фамилия будет тоже от нее. Подписываю свое признание: «Иван Липовый». Полицейский хмыкает, поправляет сползший рукав и трехпалой ладонью неловко кладет мою бумагу в тонюсенькую папку, из одной этой бумаги и состоящую.