P.S. Я начал переписывать дневники. Труд сей слишком велик, чтобы управиться одним днем, но столь же велико и мое желание поделиться с вами находкой, поэтому к письму вместо уже традиционных этюдов прилагаю фрагмент, который успел для вас записать.
С неизменным уважением, племянник ваш Николай.
[1] Имеется ввиду библейская легенда из книги Давида о последнем пире Валтасара.
IV. Беспамятный. Рождение из пустоты
Я молод был, был жаден и уверен,
Но Дух Земли молчал, высокомерен,
И умерли слепящие мечты,
Как умирают птицы и цветы.
Николай Гумилев
Темнота. Глухая, топкая, вязкая. Она льнет к глазам, набивается в уши, сковывает порывы мысли и тела, липким осадком ложится на кожу, горчит в горле. Медленно, но неодолимо сквозь темноту проступает лицо, все ближе, ближе и ближе, пока, наконец, не заслоняет весь мир, подменяя его собой: красная кожа, кривой острый нос, широкие низкие брови над темными провалами глазниц и узкая щель там, где должен находиться рот.
Щель отверзается, из нее выпадают слова:
- Ты беспамятный? Беспамятный, да?
За лицом вослед из темноты выпрастываются руки, большие и корявые. Они вцепляются в меня, принимаются трясти.
- Как твое имя? – требовательно вопрошает хозяин рук и лица. От него исходит тяжелый гнилостный дух.
Я отпихиваю его, но он не унимается:
- Откуда ты? Кто родные?
Качаю головой, желая, чтобы он оставил меня в покое. Лицо растекается в скользкой улыбке, которая заполняет его целиком, забивается в морщинки и неровности кожи, застывает пленкой.
- Хочешь денег?
В голосе гнилого человека нетерпение и жгучая мучительная жажда обладания. На дне темных провалов глаз зажигаются алые огоньки.
- Все хотят денег. У тебя будет еда в брюхе и крыша над головой. Соглашайся, ты же беспамятный, а не немой! Не думай, я не поскуплюсь.
Я не думаю, мне не о чем думать. Все мысли, если только они и были когда-то, остались за гранью породившей меня тьмы, здесь же нет ничего, кроме этого самого мига и пустоты внутри.
- Ну, повторяй за мной: доброй волею и без принуждения… Чего молчишь? Не веришь? Мне – не веришь? На вот, гляди!
Откуда-то из складок одежды человек извлекает пригоршню маленьких кругляшков, тычет мне в лицо. Кругляшки ярко блестят на солнце, вынуждая отвернуться.
- Чего морду воротишь? Бьюсь об заклад, ты в жизни не видал столько денег! В этой твоей убогой беспамятной жизни. И они станут твоим, стоит лишь согласиться. Мало? Забирай, все забирай! - он швыряет кругляшки мне под ноги, лезет за порцией новых и вновь бросает оземь. – Только скажи, что согласен. Ну?
Страшный, назойливый, опять вцепляется в меня и трясет, трясет так, что у меня клацают зубы. Я пытаюсь оттолкнуть его, но на сей раз не преуспеваю. Гнилостный запах становится нестерпим. Чувствую, что задыхаюсь.
- Я вытрясу твою поганую душу, если только ты не продал ее вместе с памятью! Давай, соглашайся же! Тебе все едино, ты беспамятный, а это почитай, что не был вовек, а у меня друзья, родные. Скажи, что согласен, не то не отпущу тебя никогда, с собой утяну!
Он безумен, и оттого я ему верю.
- Согласен, - хриплю я. Пусть наконец он оставит меня в покое.
- Вот это дело! Повтори-ка еще раз.
Исполняю его просьбу.
- Не пойдешь на попятный? Согласен?
- Согласен.
Сказанное трижды, слово щелкает, вытесняя собой частичку пустоты.