Эти и другие подробности открылись мне во время ужина, когда, спустившись в общий зал гостиницы, я обнаружил, что немногочисленные столы уже заняты, а единственное свободное место находится подле Лидии Ивановны с Антипом. Тогда же я узнал, что мы являемся попутчиками. Как и я, они дожидаются дилижанса, чтобы проследовать до селения Карличи, а оттуда – в обитель святого Георгия. К своему удивлению, не прикладывая никаких усилий, я сделался авторитетом для Антипа. Мальчик ищет моего общества, с интересом выспрашивает о самых различных вещах и делится собственными, еще наивными, суждениями. Я бы радовался нашей дружбе, кабы не его неуважительное отношение к матушке в мою пользу, каковое мне приходится пресекать, поскольку Лидия Ивановна приемлет его как должное. Она готова выстелить себя под ноги сыну. Я поражен силой ее слепой и всепрощающей материнской любви.
Теперь, предоставив вам исчерпывающее описание попутчиков, перехожу к описанию самого пути. Дилижанс наш, среди простого люда прозванный нележансом из-за невозможности спать в нем, напоминает длинную кибитку, обтянутую истрепанной непогодой и выцветшей под солнцем кожей. Внутри кибитка эта вмещает шесть человек, для которых на время поездки делается единственным приютом. Окон в ней всего два – одно впереди, другое позади. Влечет кибитку пара мохноногих лошаденок с нечесаной гривой и длинными хвостами, к которым споро липнут придорожные репьи. При беге лошадки задорно вскидывают ноги, и тогда их стертые подковы взблескивают на солнце.
За годы, проведенные в походах, я отвык от стен и потолка, а оттого занял место возле кучера, на которое, кстати, никто не претендовал. Пассажиры набились внутрь дилижанса, как сельди в бочку, я же имел прекрасную возможность ощущать на своем лице дуновение ветерка и беспрепятственно обозревать окрестности: разглядывал дома с заборами, сады и пашни, пасущийся скот и брехающих псов, бархатные поля с аккуратными стожками сена, ручьи с шаткими деревянными мостками и изумрудную гладь озер. Когда мы въезжали в лес, я радовался, как ребенок, если на дорогу вдруг выбегал заяц или между деревьев мелькал рыжий бок косули.
Верно, если бы я не избрал карьеру военного, то сделался бы путешественником. Хотя мне грех жаловаться – за время походов я успел составить представление о немалом количестве стран. Мне нравится наблюдать за сменой дня и ночи, я привык к переездам и даже чувствую себя скверно, когда долго засиживаюсь на одном месте. Я не унаследовал вашей способности к языкам, дорогой дядя, однако какая-то ее часть мне все же перепала. Я легко запоминаю составные части слов незнакомых наречий и вполне в состоянии собрать их в простые просьбы о воде или ночлеге. А что до палящего зноя или проливных дождей, то это небольшая плата за возможность сидеть рядом с кучером.
Кстати, о кучере. Скажу вам, что во всех частях света извозчики, хотя и различно называясь, совершенно одинаковы: прежде они заведут с вами разговор о погодах, затем примутся бранить нынешнее общество (а бранятся они виртуозно) и в финале обязательно поделятся собственными размышлениями об идеальных формах устройства для нашего государства, в которых они корифеи почище Платона и Маккиавели[2]. Благо, мой кучер любезно принял на себя все тяготы беседы и удовольствовался односложными ответами. Нимало не сомневаюсь, что те же мысли он излагал сотне попутчиков до меня и расскажет еще сотне других, которые придут мне на смену. Но вне зависимости от того, прав он или нет, а я готов признать наличие в его суждениях рационального зерна, эти две пары сотен, даже в совокупности с вашим покорным слугой, не изменят ничего в существующем порядке вещей. Колеса истории, как и колеса нашего дилижанса, движутся по накатанной колее, день за днем, век за веком. Все меняется и одновременно все остается на своих местах – вот вам символ и дорог, и эпох. Оттого я слушал болтовню кучера вполуха, примерно также, как звяканье бубенцов на лошадиной сбруе, жужжание слепней да скрип колес – все это складывалось в привычный монотонный ритм, без которого я даже усомнился бы в своей способности различать звуки.
Каждый из четырех вечеров нашего пути, а дилижанс достигает Карличей за неполные пять суток, оканчивался в придорожных городках или на станциях, где всем пассажирам предоставляли комнаты для ночлега, а также ужин и завтрак. Что до гастрономических изысков, хоть я и не отношу себя к гурманам, но все же не лишен любопытства относительно блюд, наиболее любимых местными жителями, вкус которых запоминается ими первым после материнского молока. Посему во время остановок я с большим интересом изучал меню и выспрашивал официантов о национальной кухне. За время пути я успел попробовать холодный суп из огурцов с зеленью на густом кефире, в котором ложка стояла не хуже, чем в кринке со сметаной, отдал должное лепешкам, начиненным тягучим сыром с травами, полакомился мясным котлетам, обернутыми в нежнейшие листья винограда, и крохотными пельменями, мерилом которым служит обручальное кольцо стряпухи. Отдельного упоминания заслуживают сладости, в разных соотношениях сочетающие орехи и мед. Это и маленькие корзиночки из тончайшего теста с измельченным ядром грецкого ореха, и тянущаяся белая нуга с ним же, и варенье, где упомянутый орех плавает в сладком сиропе вместе со своей природной оболочкой. Я не большой любитель сладкого, однако мой юный приятель Антип уплетал за обе щеки, заменяя орехами с медом прочие кушанья, из чего я заключил, что местные лакомства хороши. Сам я охотнее выпил бы кофе, однако мы забрались в такую глушь, что вместо него приходилось довольствоваться чаем, заваренным на местный манер из трав.