В голове наступает удивительная ясность, в которой явления обретают свои имена, а вещи – места. Я вспоминаю комнату с низким потолком и тесными стенами, вдоль которых высятся грубо сбитые стеллажи. Их полки заставлены прозрачными и темными пузырьками, пузатыми флаконами, бутылями цветного стекла, тонкими колбами, склянками с жидкостью, в которой плавают белесые рыбы, маленькие неоперившиеся птенцы, хвостатые лягушки, переплетенные в клубок змеи, крылья без птиц и птицы без крыльев, лапы, головы, хвосты. С потолка нисходит яркий свет, обличая предметы этого странного анатомического театра вплоть до последней мелочи.
Я сижу на кровати. Кровать узкая, жесткая, с пружинящим матрасом, кое-как прикрытым тонким в застарелых пятнах одеялом. Железные столбики кровати оканчивающимися блестящими шариками. Передо мною стоит мужчина. Он облачен в полотняную сорочку с засученными по локоть рукавами и жилет, из кармана которого выглядывает цепочка часов. У мужчины круглое белое лицо со светлыми глазами и тонкими рыжеватыми усиками над розовыми, как у всех рыжих, губами. Я завидую его холеному виду, щегольски подкрученным усам, румянцу на щеках.
- Что со мной, доктор? – спрашиваю я внутри своего воспоминания.
- Вы серьезно больны, - следует ответ.
- Чушь собачья! Такое уже бывало не раз. Поноет денек-другой, затем пройдет. Лучше дайте мне каких-нибудь пилюль да отпустите восвояси. Не пристало мужчине идти на поводу у хвори.
Мой собеседник качает головой:
- От вашей болезни нет лекарства, что бы ни наобещали шарлатаны. Если вы еще не составили завещания, рекомендую заняться этим немедля, если имеете долги, раздайте их сейчас, если хотите поговорить с кем-то по душам, не откладывайте разговор до лучших времен, для вас они не наступят.
- Что вы такое несете! Это невозможно! Я не чувствую себя больным.
- Только глупец доверяется ощущениям, умный же руководствуется результатом мыслительной деятельности. В своем диагнозе я абсолютно убежден. Вы обречены. Гниль точит вас изнутри. Жить вам осталось от силы полгода, а затем она выйдет наружу и пожрет вас.
Его взгляд жалит участливым сочувствием, брезгливым превосходством здорового над больным. Сочувствие горчит, а брезгливость отдает гнилью. Мне не нужно его сочувствие и еще меньше нужны советы, коль скоро он не желает сделать меня вновь здоровым. Злость вспыхивает внутри и, разгораясь, испепеляет меня подчистую.
- Вы врете. Не разбираетесь ни в чем! Я-то считал, вы ученый человек, городской, а запугиваете почище бабки-шептуньи. Корчите умника, а все туда же, лишь бы застращать да денег побольше вытрясти, – кричу я, в глубине души понимая, что прав он, а не я, но надеясь своим криком забить эту правду обратно ему в глотку. Я не хочу ее знать! Мне не нужно такое знание!
Воспоминание отступает, блекнет, прячется в недрах разума.
Я обнаруживаю себя стоящим на коленях. Гнилой человек исчез. На месте, где он только вот был, россыпью валяются блестящие кругляшки. Деньги. Чтобы чем-то занять себя, принимаюсь собирать их. Монотонность движения успокаивает. Перед тем, как исчезнуть, человек назвал меня беспамятным. Он прав. Я не помню ничего, кроме нынешнего дня и дня другого, воспоминание о котором пришло только что. Двумя полу-днями не залатать пустоты. Я беспамятный. Мое существование началось с мига рождения из тьмы, откуда меня вытряхнули руки назойливого незнакомца.
Подымаюсь, оглядываюсь по сторонам. Меня окружает камень: им выложена дорога, им сложены дома и заборы. По заборам, запуская усики в щели и стыки камней, карабкаются зеленые побеги с крупными ярко-желтыми цветами, колеблемыми легким ветерком. Ветерок несет с собою прохладу. С радостью подставляю ему лицо. Воскресшее в памяти видение волнует меня. Я хочу вспомнить что-нибудь еще, хочу обрести самость среди этого огромного мира. Кто я такой? Что оставил за исторгшей меня тьмой? Какая болезнь точит мое тело? Надеясь обрести ответы, я пытаюсь погрузится вглубь себя, но тщетно. Итогом всех усилий становится лишь головная боль.
Я иду вперед, мимо домов, вдоль заборов, задевая вьющиеся побеги. С цветов сыплется желтая пыльца. Спустя некоторое время дома с заборами заканчиваются, а дорога из каменной делается земляной. Продолжаю идти по ней – не оттого, что стремлюсь к какой-нибудь цели, а оттого, что это занятие не лучше и не хуже прочих. Хоть и неровная, дорога широка. По обе ее стороны поодиночке или купами растут деревья, то тут, то там из земли подымаются огромные крутобокие камни, темнеющие мягкой зеленью мха. Линия, где смыкаются земля и небо, изломана очертаниями гор, на которые нанизываются белые облачка. Облачка кажутся мягкими наощупь. Интересно, можно ли поймать хотя бы одно из них? С неба отвесно бьют солнечные лучи. Мне жарко от этих лучей, от пробудившегося разума, от быстрой ходьбы, но я не сбавляю шага. Я бы сказал, что пытаюсь таким образом привести мысли в порядок, однако в моей голове и без того идеальный порядок, хаосу там попросту не из чего образоваться.