Когда солнце достигает наивысшей точки, мне встречается паренек. То, что он не достиг еще зрелости, я понимаю по хрупкости сложения и открытости взора. Паренек бодро шлепает по дороге, оставляя босыми пятками ямки в пыли. Лицо его гладкое, глаза круглы, перепутанные вихры падают на лоб, но все это второстепенно. Мой взор притягивает яблоко, которое паренек сжимает в руке. Я жадно наблюдаю, как он подносит яблоко к губам, откусывает с хрустом, жует, смачно чавкая. От этого зрелища мой рот наполняется слюной. Мне хочется отнять яблоко. Этой потребности трудно противиться, она заполняет меня целиком, и я не знаю причины, по которой не должен делать этого. Завидя меня, паренек замирает, озирается по сторонам. Не знаю, что он желает найти, ведь кроме дороги, камней и деревьев вокруг ничего нет. Глаза его делаются темными, шалыми. Несказанное слово «беспамятный» повисает между нами. Мир сужается до яблока, которое мне жизненно необходимо. Я тянусь за ним. Паренек смотрит на меня беспомощно, но не предпринимает попыток увернуться. Я чувствую холодный страх, что сковывает его члены.
Внезапно я вспоминаю, как совсем недавно человек, заслонивший своим лицом мир, вытрясал меня из темноты, как требовал он моего согласия невесть на что, смердел в лицо гнилью, и как хотелось мне, чтобы он отстал. Если сейчас я поступлю также, как он, то превращусь в этого человека, понимаю я. Тогда я поворачиваю руку ладонью вперед и говорю:
- Дай!
Голос мой требовательный, хриплый. Паренек все-таки находит силы отшатнуться, яблоко падает и катится по дороге. Я чувствую свежий запах, на который мой живот отзывается бурчанием. Паренек глядит на меня, на упавшее яблоко. Лицо его совсем белое. Я наклоняюсь, подымаю яблоко с земли и возвращаю владельцу. Он резко трясет головой, перепутанные вихры мотаются из стороны в сторону.
- Съешьте, коли голодны. Тута в паре верст деревня, там можно попросить еще, добрые люди помогут.
- Голоден, - повторяю я, катая слово на языке. У него нет запаха и вкуса, только мучительное, сосущее желание обладать. Оно схоже с пустотой в моей голове, но имеет куда более прочную физическую основу.
Пока я стою, погруженный в свои ощущения, парень медленно пятится, взгляд его сторожек, тело напряжено. Отойдя на приличное расстояние, он вдруг срывается с места и стремглав уносится прочь, только босые пятки сверкают в дорожной пыли. Яблоко в моей руке пахнет ясно и остро. Отираю пыль рукавом и впиваюсь зубами в сочную мякоть. Съедаю, не разжевывая, все целиком вместе с косточками. Пыль скрипит на зубах, сок течет по подбородку. Голод отступает, но то, что приходит ему на смену, горчит, как разжеванные косточки. Я понимаю, что вместе с памятью утратил нечто важное, но увы, бессилен вспомнить, что именно.
Дорога легко ложится под ноги. Вскоре я перестаю замечать ее, поскольку она неизменна: клубится пыль, звенят птичьи трели, палит яркое солнце. Дважды мне встречаются ручейки, и я приникаю к воде, ища облегчение от зноя. К сожалению, дать облегчение от беспамятства вода бессильна. Однако тело движется уверенно, точно само знает, что делать. Я почти не сомневаюсь, что смерил не одну сотню дорог вот также быстро, уверенно печатая шаг, также размахивая руками. И, не имея ориентиров внутри разума, я доверяюсь телу.
Обещанная пареньком деревня встает за поворотом неожиданно. Она точь-в-точь предыдущая: сложенные из камня дома окружены заборами, через которые переваливают ветви деревья, гнущиеся под тяжестью плодов. Плоды растут высоко, но на мое счастье на земле полно опавших. Иные разбились от удара и уже начинают гнить. Вокруг с жужжаньем вьются маленькие крылатые создания, не такие как птицы, другие. В их жужжании слышится мне: осы. Под деревьями стоит сладковатый прелый запах. Я брожу между заборов, подымаю плоды и тотчас съедаю их.
- Ты зачем тут слоняешься? – настигает меня оклик.
Он исходит от мужчины невысокого роста, очень сердитого. Его злость жжется, как придорожная трава с острыми листьями, которую я имел неосторожность сорвать. Кажется, она зовется крапивой. Человек-крапива стоит возле деревянной калитки в заборе и его ничуть не смущает, что я беспамятный. По крайней мере, он не шарахается прочь и не плюет наземь. Это обнадеживает. Я оборачиваюсь к нему и повторяю мучительное сосущее слово: