- Сколько помню себя.
Если он хочет говорить о днях, то я не веду им счета, поскольку они ничего не значат для меня. Все мое существование – один бесконечный день, перемежающийся провалами в пустые черные сны.
- Вы первый беспамятный, что приходит в храм молиться. Прочие алчут подаяния, а не слова Божия. Кабы вы не открылись, я не признал бы в вас лишенного памяти.
- Вы говорили слова, я повторял. Отдайте их мне! – прошу я.
Вот теперь лицо человека меняется, изменяется и голос, но я уже приучился не обращать внимание на видимые признаки, коль скоро они не подкреплены ощущениями.
- Вы хотите научиться молитвам? – спрашивает человек.
- Молитвам. Словам. Они озаряют пустоту. Я стану повторять их, и внутри будет светло.
Я знаю, что хочу получить, но из-за ущербности моей памяти объяснения даются тяжело: что-то я понимаю, что-то повторяю за собеседником наугад. Наверное, прежде я умел говорить гладко, да позабыл, как это делается. Человек не спешит соглашаться. Не зная, как убедить его, я достаю деньги. Если за деньги можно получить еду, то можно получить и слова, так рассуждаю я.
- Вы хотите, чтобы я согласился отдать вам молитвы доброй волею и без принуждения? – говорит человек, поморщившись.
Что-то не так с моей просьбой. Я принимаюсь думать и вспоминаю сердитого хозяина яблок и глупых куриц, который спрашивал, есть ли у меня еще деньги. Тогда я прибавляю к монетам другие, все, какие остались, и вновь протягиваю их на раскрытой ладони.
Человек отводит мою руку в сторону.
- Нет, я не стану делать так, как вы просите.
Его отказ огорчает меня. Мне нужны слова, он даже не понимает, как!
- Это потому, что здесь мало денег? Других у меня нет!
- Вы сущее дитя, вы не ведаете, что творите. Отдаете последнее. Что же вы станете делать, когда ваши средства закончатся? – видя, что я не отвечаю, он продолжает, а идущее от него тепло становится обжигающим. – Погибните с голоду, и Господь спросит с меня за вашу смерть! Не просите, не возьму греха на душу.
- Мне нужны слова, - тихо, исступленно говорю я. – Внутри меня пустота. Если не отгорожусь, она меня поглотит.
- Они у вас будут, уберите деньги. Вы выучите молитвы сами, заново. Вы знали их прежде, но забыли.
- Прежде?
Похоже, этот человек знает что-то, о чем я непременно должен его выспросить.
- Вы не родились беспамятным, - подтверждает он мою догадку. – У вас забрали воспоминания.
- Забрали? Кто? – спрашиваю я, снедаемый голодом и жгучим желанием обладать.
Но человек лишь пожимает плечами. Я чувствую сладко-горький вкус его сожаления.
- О том ведает лишь Господь. Либо вы совершили нечто скверное, и так решили стражи, либо отдали их доброй волей и без принуждения. Так часто случается: торгует-торгует человек памятью о светлых днях. Казалось бы, один счастливый день, мелочь какая. Вон он и отщипывает от собственной жизни по крохотному кусочку, и постепенно, без кусочков этих, память делается ненадежной и раз – проваливается в себя самое.
- Кто это - стражи?
- Хранители традиций Мнемотеррии. Только им дозволено взять без согласия.
Я согласился стать беспамятным? Я сделал что-то плохое, за что у меня отняли прошлое? И то, и другое кажется мне одинаково немыслимым. Но мое беспамятство тому подтверждение. Кем нужно быть, чтобы добровольно обречь себя на пребывание в забвении? Что нужно сотворить, чтобы быть обреченным на забвение другими? Если я и впрямь сделал нечто скверное, а теперь позабыл о том, что удержит меня от повторения дурного поступка, ведь я не помню, каким он был? Я начинаю понимать, отчего люди меня сторонятся. И начинаю опасаться, что нечаянно обижу этого человека, сейчас такого открытого, лучащегося теплом. Хотя он не выказывает страха, я боюсь за него. И одновременно хочу выяснить, что со мной произошло, а это мешает мне уйти и отвести угрозу, какую я собой представляю.
- Торгует счастливыми днями? Как это?
- А вот так: один забыл, а другой вспомнил. Понятное дело, не от хорошей жизни! Я не возьмусь судить вас, да и едва ли справедливо судить человека за то, чего он не помнит. Вы теперь как ребенок, вам предстоит учиться жить заново. Взрослому это куда сложнее. Подле ребенка родители стоят – и помогут, и от ошибок остерегут, и по верному пути направят. Вас же некому остеречь, однако сам Господь направил вас сюда. Разве могу я противиться Его воле? Я помогу вам, чем смогу. Вот, держите-ка ключ от церковной сторожки. Переночуете, а завтра, как заслышите колокол, приходите на службу. Зовут меня отец Деметрий.