Беспросветные, стылые сменяются дни, природа замирает в унылом безмолвии. Однажды мне выпадает удача, хотя и довольно сомнительного свойства. Когда я продираюсь сквозь редкий кустарник, моя нога теряет опору. Я пытаюсь удержаться, однако скрытая снегом яма оказывается настолько глубока, что я мигом проваливаюсь в нее с головой, а затем качусь дальше, в самое чрево земли. Я цепляюсь за выступающие корни, что рвутся под руками, за камни, за саму землю, но бессилен замедлить падение. Оно завершается ударом, который вышибает из меня дух. С минуту я хватаю ртом стылый воздух, наблюдая за вырывающимися на выдохе облачками. Вокруг смыкается камень, над головой нависает толща земли, откуда тянутся белесые ниточки корней. Колодец, думаю я, но слово кажется неверным. Ямища, подземелье, преисподняя – перебираю мысленно слова, пока не встречаю подходящее - «пещера». Повторяю его вслух, оно отскакивает от стен и множится, делаясь протяжным и гулким.
Я лежу на небольшой каменной площадке. Внизу зияет черный провал к сердцу земли, вверх ведет блестящая от слякоти горка, слишком крутая, чтоб на нее взобраться с наскока. Что ж, я ходил земными тропами, верно, теперь настала пора поблуждать и подземными. Согнувшись, протискиваюсь в лаз. Если мне должно бояться подземелий, то я об этом запамятовал, поэтому решительно иду в темноту. Издалека доносится журчание воды. Чавкающая грязь постепенно сменяется пылью, мягкой и сухой. Из невидимых пустот в лицо веет холодом.
Хотя я и лишился прошлого, настоящее я запоминаю хорошо. Считаю шаги и повороты, чтобы вернуться: на каждый шаг строчка из молитвы, на каждый поворот – псалом. Но вот настает момент, когда молитвы и псалмы кончаются. Из упрямства прохожу еще немного, прежде чем повернуть назад. Под ногами раздается хруст. Не желая пережить еще одно падение, наклоняюсь и принимаюсь ощупывать препятствие. К моему удивлению, им оказываются сухие ветки! Ветки сложены внушительной кучей, внизу тонким слоем подстелен мох. Я нащупываю в кармане спичечный коробок и поджигаю спичку. Крохотный язычок пламени хорошо виден во тьме. Когда от спички занимается мох, а вслед за ним и сваленные в кучу ветки, я оглядываю место, в котором очутился.
Оно похоже храм, где служит отец Деметрий. Высокий свод теряется во мраке. Я могу выпрямиться в полный рост и даже подпрыгнуть, но все равно не дотянусь. Каменные стены покрыты застывшими потеками сродни потекам воска на свече. При малой толике воображения эти потеки легко складываются в картинки: вот парящая птица, вот корова с крутыми ротами, здесь кривит губы насмешливый старик, тут женщина держит в руке лучину. Пламя рождает тени, они колеблются, точно живые, и картинки наполняются движением и смыслом, перетекают одна в другую. Дым от разведенного мною костра уходит вверх, втягиваясь в невидимые щели. Свод пещеры закопчен, и это, равно как куча хвороста, свидетельствует в пользу того, что я не первый нахожу здесь пристанище.
От огня пышет жаром. Я снимаю перепачканный грязью тулуп и раскладываю его сушиться на камнях, коих здесь в избытке. Ведомый любопытством принимаюсь обследовать пещеру. Моим поискам способствует успех. В дальнем углу я обнаруживаю закопченную посудину, младшую сестру тех, что ставит в печь матушка Липа, размером поменьше, с боками поглаже и длинной погнутой ручкой. Не котел, а так, котелок. С сожалением откладываю в сторону - кроме камней да пыли мне нечего в него положить. Далее следуют путы из веревок, петель и колышков. Назначение их непонятно, и я тоже их откладываю. Последняя находка - жестянка с пылью цвета ржавчины, пахнущей остро и резко, как людская неприязнь. От запаха я чихаю. В той же жестянке бумага. Она совсем не такая, как та, на которой написаны буквы в книгах отца Дмитрия. Эта бумага тонкая, шуршащая, стоит надавить посильнее, как она тут же рвется. Пока я размышляю о назначении своей находки, мои пальцы сами сыплют на оторванный кусок бумаги порошок и проворно скручивают тонкую трубочку. Я будто раздваиваюсь надвое: одна часть меня непонимающие взирает на получившееся, а другая подносит трубочку-самокрутку ко рту. Как и тогда, когда я крестился возле церкви, уверенность жеста не оставляет сомнений. Моим рукам ведомы эти вещи. Однако чего-то недостает. Мною движет не рассудок, а чутье – в отличие от рассудка не сомневающееся, но побуждающее к определенным действиям.