Старик говорит правду. Обстановка в доме проста до крайности: связанные из тряпья половики, добела выскобленные половицы, закопченные стены, грубые чурбаки, на один из которых меня и усаживают.
Хозяйка также грубовато-добродушна, как ее супруг. Из-под ее ветхой косынки выбивается седая прядь, руки у ней большие, с серой от въевшейся грязи кожей, а сама он – высокая и худая, точно жердь. Из щербатого кувшина она плещет в кружку молоко, достает чугунок из печи и щедро кладет кашу в хлебную краюху.
- Уж не обессудь, что молоко горчит. Кормилице-то нашей телится скоро.
Я не чувствую горечи. Горечь – она больше в словах бывает, в обидах, в непониманиях, на дне душ людских. Это первый дом, не считая отца Деметрия, где меня позвали за стол. Присутствие здесь согревает не хуже костра – не теплом, но человеческим участием. И хотя никто не гонит меня прочь, беспамятному нельзя привыкать к теплу. Вот сейчас хозяева примутся выспрашивать, что в большом мире творится, да и признают во мне лишенного памяти – не то сам по глупости отдал, не то отняли за худые дела. Так уже не раз бывало – поначалу приветливые люди вмиг все зло из души спускали, стоило мне выказать незнание самых простых вещей. Сердечно благодарю хозяев за теплоту, которой отогрелся на много дней вперед.
- Куда заторопился-то?
- Пойду повыспрашиваю, вдруг найдется для меня какое дело. Не теперь, так назавтра.
- Ну, ступай, ступай.
Стучусь в дома. Живут здесь бедно. Но то ли от бедности своей, то ли из-за отдаленности от больших дорог, местные люди незлобливы. В них нет страха, и безнадежности тоже нет. Живут одним днем, не загадывая наперед: «Теперь не надо. Зачнется новый день, тогда приходи», - отвечают мне. К вечеру я возвращаюсь обратно в пещеру. Смотрю, не переменилось ли что за время моего отсутствия, не объявился ли хозяин. В пещере тихо, лишь под пеплом дотлевают, потрескивая, угли костра да журчит в дальних коридорах подземный ручей. Бросаю на угли загодя припасенные ветки, терпеливо раздуваю пламя. Эта пещера, дающая надежное укрытие от стужи, и деревня внизу, где можно добыть пропитание, наводят меня на мысль остаться. Едва ли я смогу найти пристанище лучше.
Потихоньку я налаживаю быт. Порой спускаюсь в деревню, где за работу или монеты получаю то, что не может дать мне лес. Моя загадочная болезнь никак не проявляет себя – не то доктор ошибся в предсказаниях, не то она затаилась до поры. Я чувствую себя как обычно, хотя от постоянного голода тулуп отца Деметрия болтается у меня плечах, а штаны и вовсе приходится подвязывать веревкой.
Ягоды и яблоки постепенно сходят на нет. Я питаюсь грибами, которые растут на коре деревьев и самой корой, тем ее тонким слоем, что находится возле ствола, да едой, которую удается добыть в деревне: хлебом, печеной картошкой, салом. Раз мне удается заполучить в безраздельное пользование старого петуха, и я устраиваю настоящий пир. Но чаще приходится довольствоваться белками, а то и вовсе ложиться спать с пустым животом. Порошок, из которого я делал самокрутки, давно иссяк, зато осталась бумага. Я придумал заворачивать в нее растертую кору. Она сильно дерет горло и рот, но все же лучше, чем ничего, и я делал так до тех пор, пока не закончилась бумага. Все время (а время - единственное, что у меня есть в избытке) я ищу подсказки о том, кто я такой. Я перебираю найденные в пещере вещи, брожу по лесу в надежде встретить нечто, что пробудило бы мою память. Увы, все пустое. Ничем кроме головной боли мои попытки воскресить прошлое не оканчиваются.
Однажды, когда я собираю хворост в лесу, по стволу возле меня мелькает что-то серое, быстрое. Почти не задумываясь, хватаю камень и кидаю на мельтешение. Когда камень попадает в цель, вижу, что мне удалось подбить белку. Иду к ней, думая, что она мертва, как вдруг та изо всех сил вцепляется мне в ладонь, виснет на ней. Отбрасываю белку в сторону и она, что-то раздраженно стрекоча, бежит прочь по снегу. Ругается на меня, не иначе, беспамятным честит. След от укуса небольшой. Стираю снегом кровь, подхватываю ветки, что удалось на собирать и спускаюсь вниз, в деревню. Стучусь в уже знакомый мне дом, надеясь получить в обмен на хворост немного яиц.
- Что это у тебя? – спрашивает старик, когда я морщусь, неудачно задев укушенную руку.
- Белку хотел поймать. А она убежала от меня и свою метку на память оставила.