- Кабы не пещера, я бы в лесу околел от холода или зверью на поживу достался.
- Ты какой-то блаженный, ей-ей. Радуешься своему подземелью, а у самого ни крыши над головой, ни одежды приличной, ни выпить, ни закусить, ни словом перемолвиться. Отчего так несправедливо устроено: одним весь мир на блюде золотом, а другим лачуга развалившаяся? А третьим даже лачуги не досталось. Вот ответь, чем я Господу не хорош? Отчего не родился богатым? Уж я бы лоб расшиб, так усердно ему кланялся. Что ж я, спины гнуть не умею?
Молчу. Я ничего не знаю о Гермьяне, чтобы судить его, а и знал бы – не взялся. Не моя это забота. И ничья. Первым делом веду его к Хамзату с Маликой. Пусть посидит с добрыми людьми, отогреется сердечной теплотой. Привязанный во дворе пес встречает нас лаем, но быстро смолкает: он уже меня признает. Хозяева зовут за стол. Гермьян уплетает за обе щеки, не отказывается от добавки. Пока он ест, Хамзат, блестя глазами, пытает, что в мире творится.
- Мы тут на отшибе сидим – без страстей, без новостей. Ну как свара какая зачалась, а мы об ей не знаем.
- А кабы знали, так чего?
- Как чего? – размахивает ложкой Хамзат так, что каша, которой Малика нас потчует, разлетается по сторонам. – Влетим, молодость вспомним, удаль покажем. Эй, мать, где тут моя палка была?
- Сиди уж, старый, гостей не смеши. Куда ты собрался? – осаживает Хамзата супруга, но дед не унимается, горячится.
- А и пойду! И Темир Бадахов со мной пойдет, и Данай Герюков.
- Не приставай ты к гостям, пусть поедят спокойно. Вот ведь заладил: знаешь – не знаешь. Дай человеку отдохнуть после дороги, небось, долго добирался в нашу-то глухомань.
- Да уж пришлось поплутать, - кивает Гермьян. – Шел-шел, ноги бил, ветром студился… только у вас оттаял.
Малика улыбается, речи гостя ей приятны. Из закопченного чайника щедро плещет по кружкам чай. Чай у Малики настоян на травах, густой, пахнет сладостью и яблоками. Хотя она не делает из своего умения секрета, у меня такой никогда не выходит – вроде, все по наученному делаю, а ее вкуснее стократ! Пока я пью, наслаждаясь каждым глотком, Гермьян жалится:
- А покрепче чего не будет, чтобы нутро прогреть? До самых костей продрог дорогой, до сих пор зуб на зуб не попадает.
- Никто попрекнет старого Хамзата, будто он традицию гостеприимства не чтит! – хлопает себя по коленке старик, подымается, идет куда-то, долго гремит, и возвращается с оплетенной соломой бутылью, внутри которой плещется густая знойная муть.
- Ну, подставляйте чашки, гости дорогие, сейчас горячо станет!
Гермьян охотно исполняет просьбу. Я тоже придвигаю чашку под горлышко бутыли. Муть мешается с остатками чая, пахнет сильно и пряно до головокружения.
- За хозяев! Жизни вам долгой, как путь к солнцу, здоровья крепкого, как дружеские объятья, счастья неиссякаемого, как чистый родник.
Гермьян сильно стукает своей кружкой о мою и опрокидывает себе в рот. Глядя на него, я тоже глотаю и от неожиданности принимаюсь кашлять. Будто жидкий огонь проходит по горлу, печет живот, вот-вот прорвется наружу. На глаза сами собой наворачиваются слезы.
- Что, хороша моя чача?
Хамзат смеется, и я неожиданно остро различаю его улыбку за густой бородой, щербатые желтые зубы, глубокие морщины на лице и ясную синь глаз.
- Счастья вашему гостеприимному дому! Чтобы был полною чашей, чтоб пожаров не знал, потопов не ведал! Век стоять ему на радость детям! – продолжает Гермьян, и внутри меня вновь вспыхивает и разливается солнце. Неожиданная радость распирает меня, ища выхода. Вослед за Гермьяном я говорю хозяевам о том, какие они светлые, щедрые душой люди. Обычно я с трудом подбираю слова, но на сей раз они изливаются сами неодолимым потоком, я счастлив наконец открыть то, что так долго держал в себе. Не понимаю, отчего Малика качает головой. Ни разу на моей памяти мне не было так хорошо.