Тогда я принимаюсь истово молиться: «Господи, подай спасение! Не дай сгинуть безгласным, недвижимым, поверженным темною силой. Позволь освободиться! Яко тает воск от лица огня, тако да бегут бесы от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знаменем». Молитва придает мне сил. Выдираю руку из сетей и, перекрестясь, бью кулаком в отвратительную мохнатую харю склонившегося надо мной чудовища. Раздается хруст, паук отлетает назад, а я вдруг понимаю, что никакой это не паук, а мой новый знакомец Гермьян.
- Аааа! – кричит он и наваливается на меня.
Что-то горячее капает у него с лица. Отпихиваю Гермьяна, но он крепко держится за мою рубаху. Трещит разрываемая ткань. Мой гость бьет меня головой, из глаз летят искры. Я пытаюсь удержать его дальше от себя и одновременно увернуться от бешено молотящих воздух рук и ног. Слышу частое сиплое дыхание. В темноте сложно угадать, откуда придут удары. Луплю наугад, куда придется. В голове звенит. Разгоряченный, я не чувствую боли. Сцепившись, мы катимся по камням, отчаянно колошматя друг друга. Во рту солоноватый привкус крови и сухой от поднятой нами пыли. В конце концов мне удается опрокинуть Гермьяна навзничь, придавить к земле. Мы лежим в круге от прогоревшего костра. От углей подымается жар. Пахнет паленым.
- Довольно! Пусти! – извивается Гермьян. – Слышишь, пусти, тебе говорю! Жжет, как у черта на сковородке!
Подымаюсь и отпрыгиваю в сторону на случай, если он вновь надумает драться. Меня и самого немилосердно печет. Гермьян вскакивает, торопливо стряхивает уголья.
- Ты чего? Какой бес в тебя вселился? – спрашиваю у него.
- Это я? В меня - бес? Да ты вдруг набросился на меня ни с того, ни с сего. Вон, нос мне раскровил!
- Я на тебя набросился?
- Ну не я же!
- Так я паука гонял. Они меня паутиной заплетали. Думал, конец мой настал. Высвободился Божьим промыслом…
- Ну, приснился тебе кошмар, я-то чем виноват? По морде лупить зачем?
Медленно прихожу в себя. Пытаюсь отдышаться. Сплевываю кровь и пыль, трогаю языком неожиданно сделавшийся острым зуб, кажется, от него откололся кусок. Повторяю за Гермьяном, чтобы лучше разобраться в случившемся, но все равно понимаю с трудом.
- Мне приснился кошмар? Пауки – это кошмар? Они мне приснились? Не пришли снаружи, пока я спал, а явились изнутри моей головы? И пропали оттого, что теперь не сплю?
- Эвон ты загнул. Изнутри, снаружи, - присвистывает мой собеседник из темноты, но уже без прежней злобы, всю ее он выплеснул в драке. – Ты что же, снов не видишь?
Пока Гермьян говорит, я понимаю, что пауки и были сном. Тем, что приходит ночью, но не от мира сего, а из собственных мыслей. Качаю головой и, подумав, что Гермьян может не различить моего жеста, отвечаю:
- Черноту вижу. Закрываю глаза и проваливаюсь, а там утро настает.
Я не рассказываю о своих страхах: о том, что боюсь потерять себя в черноте и вновь проснуться беспамятным. Молчу о том, что каждый вечер перед сном читаю молитву, прося защиты у Господа.
- И давно это с тобой?
Сквозь темноту я легко представляю себе, как Гермьян щурится. Его подозрение щекочет кожу не хуже паучьих лап.
- Да всегда.
– А я-то гадаю, чего ты здесь отсиживаешься. Как сразу не смекнул, что ты беспамятный! Какое там сны, тут себя бы не забыть!
Я жду, когда подозрение сменится привычным холодом. Но Гермьян раскатисто хохочет, бьет в темноте меня по плечу:
- Беспамятные должны держаться друг друга.
Позже, окончательно пробудившись, мы с моим гостем сидим у заново разведенного костра. В руках у Гермьяна тряпка, вырванная из моей рубахи, которой он стирает кровь с лица, в котелке вода из подземного ручья. Гермьян нет-нет да и приложит котелок к носу, покрутит так, этак, сморщится – неудобно, да и возвращается к тряпке.
- А крепко ты мне навалял! Уважаю!
Чувствую неловкость:
- Да ты прости, как-то само собой вышло.
- Чего уж там, сам виноват. Шел отлить, а ты поперек дороги раскинулся. Вот я и споткнулся. Впредь осторожнее буду. Кто ж знал, что тебе пауки мерещатся.